Огненный дождь - Леопольдо Лугонес Страница 10

Поздно вечером меня навестили двое друзей, с которыми я и отужинал. Один из них — мой соученик, любящий повеселиться математик, его беспорядочная жизнь возмущала научные круги, второй — разбогатевший землевладелец. После огненного дождя люди ощущали потребность пойти к кому-нибудь. Пойти — и напиться; оба моих друга ушли от меня совершенно пьяными. Ночью я немного прошелся по городу. Он, причудливо освещенный, объединил людей для праздничного веселья. На некоторых карнизах были зажжены лампады с благовонным ладаном. Стоящие на балконах молодые горожане в роскошнейших одеяниях развлекались тем, что кидали в головы зазевавшихся прохожих надутые бычьи кишки, размалеванные и увешанные бубенцами. Почти на каждом углу плясали. С балкона на балкон перебрасывали цветы и сласти. Трава в садах была до корней измята влюбленными парочками…

Я вернулся домой под утро, донельзя усталый. Никогда прежде я не ложился в постель с большим желанием уснуть.

Проснулся я весь в поту, с мутными глазами, с пересохшей глоткой. Снаружи слышался шум дождя. Поворачиваясь, я неосторожно прислонился к стене, и мое тело, словно от удара хлыста, содрогнулось от страха. Стена была горячей и подрагивала. Мне не надо было открывать окно, чтобы понять, что случилось.

Снова шел дождь из раскаленной меди, теперь — более плотный. Густой туман накрыл город, тяжелый воздух пропитался запахом фосфата и мочи. Мой дом, по счастью, окружали галереи, и дождь пока еще не барабанил в двери.

Я открыл дверь, ведущую в сад. Деревья стояли черные, уже без кроны; земля была покрыта обгоревшими листьями. Воздух, исчерченный огненными искрами, застыл, словно мертвый; а небо над землей висело все такое же безмятежное, все такое же лазурное.

Я позвал рабов, но — тщетно. Прошел в их часть дома. Никого. Обернув ноги плотной тканью, прикрыв плечи и голову железным корытом, согнувшись в три погибели, я смог добраться до конюшни. Лошадей тоже не было. И со спокойствием, которое делает честь моей выдержке, я признался себе: все потеряно.

К счастью, в столовой было полно съестного, а в погребе — вина. Я спустился в погреб. В нем было все так же, как и всегда, прохладно, сюда еще не добрались жар и треск огненного дождя. Я выпил бутылку, затем извлек из потайного шкафчика сосуд с отравленным вином. Мы, все те, у кого есть винный погреб, приобретаем на всякий случай подобную бутылку, хотя никогда никого не отравляем. У меня хранился бесцветный и безвкусный ликер моментального действия.

Приободрившись от выпитого вина, я стал размышлять о том, что мне делать. Все очень просто. Если я не смогу спастись бегством — меня ожидает смерть; но у меня есть яд, и значит, я — владыка смерти. И я решил досмотреть, по возможности, сей несомненно неповторимый спектакль до конца. Дождь из раскаленной меди! Пылающий город! Это вам не какой-нибудь пустячок.

Я хотел выйти на террасу, но не смог до нее добраться. Однако я все увидел из столовой. Увидел и услышал. Нигде ни единой души. Потрескивание раскаленной меди не прекращалось; то тут то там слышался вой собак либо раздавался непонятный взрыв. Все вокруг сделалось алым; стволы деревьев, печные трубы, дома отливали — на фоне красного цвета — мертвенной белизной. Те немногие деревья, на которых сохранилась листва, согнулись, они были черными с оттенком обгоревшего олова. Свет уменьшился, но тем не менее сверкал небесной чистотой. Горизонт — это действительно было так — приблизился, и казалось: он словно бы засыпан пеплом. Над озером плыл густой туман, и этот туман хотя бы немного смягчал невероятную сухость воздуха.

Воздействие раскаленного дождя ощущалось повсюду, кусочки меди подрагивали, словно струны огромной арфы, и время от времени вспыхивали легкими язычками огня. То здесь то там поднимались черные клубы дыма от возникающих пожаров.

Мои птицы начали умирать от жажды, и я пошел к своему домашнему водохранилищу. Оно соединено с винным погребом подземным ходом; это — большой водоем, надежно защищенный от любого дождя, но по желобам от дома и внутренних двориков кусочки меди попали в него, вода стала окисляться и приобрела странный вкус — что-то среднее между едким натром и мочой. Я закрыл на водостоках мозаичные створки, оградив тем самым водоем от каких-либо контактов с внешним миром.

Вечером и ночью город представлял собой устрашающее зрелище. Люди, объятые огнем и ужасом, выбегали из домов и сгорали на улицах, посреди пустырей; они стонали и пронзительно кричали от боли, их предсмертные мучения были чудовищны. О, нет ничего более поразительного, чем человеческий голос. Рушились здания, горели торговые лавки с товарами, и апофеозом катастрофы стал тошнотворный, адский смрад от многочисленных трупов. На закате воздух от клубов дыма и пыли сделался почти черным. Пляшущие язычки огня, которые утром вспыхивали среди кусочков меди, превратились теперь в роковые пожары. Подул горячий, густой, как расплавленная смола, ветер. Словно бы все сущее оказалось в темном нутре необъятной печи. Небо, земля, воздух — все исчезло. Остались только тьма и огонь. О, страх тьмы, порожденной огнем; эту тьму не мог ни в малейшей мере победить огонь горящего города; и еще зловоние от лохмотьев, от серы, от трупов, зловоние, разлитое в сухом воздухе, который заставлял харкать кровью; и крики, которые, кажется, не прервутся никогда, крики, перекрывающие шум пожаров, более сильные, чем ураган, крики, в которых слышались стоны, вой, рев всех живых существ в их невыразимом ужасе перед вечностью!..

Я спустился к водохранилищу; я не утратил самообладания, но от всего увиденного нервы мои были натянуты как струна; и, оказавшись в дружелюбной темноте, в приятной прохладе, в безмолвии подземной воды, я вдруг вздрогнул от страха, какого не испытывал — я уверен в этом — уже добрых сорок лет, от детского страха: я ощущаю присутствие кого-то враждебного мне и вездесущего; и я заплакал, заплакал, словно безумный, от страха, там, в темном углу, без всякого стеснения.

Спустя короткое время я услышал, как рушится крыша дома, и стал укреплять дверь винного погреба. Я подпер ее деревянной лесенкой и брусьями полок и вновь обрел некоторое спокойствие: не потому, что сумел спастись, а потому, что физическая работа подействовала на меня благоприятно. Так, в ежесекундном ожидании роковой развязки, я провел несколько часов. Все время я слышал: надо мной — то там то здесь — что-то рушится. В подземелье горели две лампы, они придавали мне храбрости; от темного водоема веяло печалью. Без аппетита я доел остатки пирога. Воду я пил с жадностью.

Неожиданно лампы стали гаснуть, и я ощутил ужас, ужас, парализовавший меня. Когда обе лампы погаснут, я окажусь в полной темноте. Я ведь не догадался захватить с собой все светильники, что были в доме.

И вот тьма наступила. К тому же я ощутил: от водохранилища исходит зловоние пожарищ. Мне не оставалось ничего иного, как попытаться выйти; что ни случится — все лучше, чем задохнуться здесь, подобно хорьку в норе.

С превеликим трудом мне удалось приподнять крышку погреба — она была завалена остатками столовой залы.

…Адский дождь прекратился — уже во второй раз. Но города уже не существовало — одни руины. Крыши, двери, стены, городские башни повержены наземь. Безмолвие царило полнейшее, безмолвие катастрофы. Пять или шесть столбов дыма вздымали высоко в небо свои плюмажи, а здесь, на земле, под совершенно безмятежным небом, под небом, лазурная жестокость которого лишний раз подтверждала вечное равнодушие природы, несчастный город — мой бедный город, — мертвый, мертвый навеки, смердел, словно труп.