Жизнь без спроса - Саша Канес Страница 10

Мне с трудом удалось утешить маму и вымолить у нее прощение в тот день. Но на следующей неделе вновь приключилась беда. И хотя то событие, возможно, всерьез изменило не только мою жизнь, но даже меня саму, я так и не смогла донести до Машиного сознания его суть. Рассказывая дочери про то, как родная мать заставила меня извиняться непонятно за что непонятно перед кем, я сама не верила в то, что это действительно со мной случилось.

Помню, в тот день мама пришла с работы не просто усталая, как обычно, но совершенно измученная и погасшая.

– Подойди ко мне, Аня.

Она произнесла эти слова на едином вздохе, словно не сказала вовсе, а простонала. Меня дома никогда не наказывали. Только «серьезно» беседовали со мной. Только объясняли «простые вещи». Но лучше бы меня пороли! Я до тошноты, до судорог боялась только маминых слез и собственного чувства вины. И страх провиниться вновь меня преследовал изо дня в день.

– Расскажи мне про то, что сегодня случилось… – еле слышно проговорила мама.

Я не знала, о чем рассказывать. На втором уроке писали контрольную работу по математике. Ничего сложного не было. Проверит ее Майка, Майя Николаевна, наша математичка, не раньше, чем через два дня. Она, правда, обругала меня за то, что я даю списывать своему соседу Мише Гуськову, но ничего нового или интересного в этом не было. Меня всегда за это ругали.

Мишка занял место Олега рядом со мной на долгие годы и стал моим соседом по парте. Другом я его считать не могла. Гуськов не просто был абсолютно безвольным и беспринципным созданием – он даже не понимал, что в этом плохого. Мишка не был дураком, но вместе с тем являл собой удручающий пример человека абсолютно ленивого и совершенно безвольного, неспособного довести до конца ни одно порученное ему дело. Он не мог выучить даже то, что ему самому очень нравилось. Миша непрерывно читал, знал уйму стихов и иногда мне их декламировал. Но каждый раз у него непременно пропадала какая-нибудь строфа, а иногда и целое четверостишие.

Часто он меня провожал после школы. Точнее, мне хотелось бы так это называть – «провожал». На самом деле Миша просто шел со мной вместе, так как жил он в соседнем подъезде. И в тот день тоже мы возвращались из школы вместе. А больше… больше ничего не происходило. Я пожала плечами.

– Ничего не случилось, мама…

– Аня! Почему ты обозвала дурой Александру Михайловну?!

– Какую Александру Михайловну?

– Не притворяйся! Не обманывай меня! Я встретила ее во дворе. Она специально ждала меня, чтобы поговорить вначале со мной, а не обращаться сразу к твоей классной руководительнице. Я благодарна ей за это.

– Мама! Но я не знаю, кто такая Александра Михайловна!

Мама поднялась. Руки ее дрожали.

– Ты прекрасно, прекрасно знаешь! Александра Михайловна – учительница младших классов. Она живет в шестнадцатом доме, в подъезде напротив нашего. Ты сейчас быстро оденешься, и мы вместе пойдем извиняться перед этой женщиной.

– За что, мама? За что извиняться?

– Аня! – сказала мама тихо. – Я не знаю, что с тобой происходит. Я чувствую, что мы с отцом терпим фиаско. Мы теряем тебя. Мы культурные люди, выбравшие для себя образование, любовь, теплую семью. Мы должны быть безукоризненны в окружающем нас мире. Мы не деремся за свой кусок. Если он нужен кому-то, то пусть подойдет и возьмет. Мы можем поголодать, но в нас, Аня, в нас – пиршество духа! Нам достаточно корки хлеба и чашки чая для того, чтобы чувствовать себя счастливыми, – разве не так?

– Конечно, мамочка!

Как я могла не соглашаться с постулатами нашей семейной веры? Эта вера не имела никакого отношения к вере в Бога или в какие-либо другие высшие силы. И моя мама, и мой тихий отец, и обе мои бабушки, Рита и Рая, были ортодоксальными атеистами, но при этом почти религиозно поклонялись образованию, культуре и семейному очагу.

Отец был единственным мужчиной на три поколения нашей семьи. Я – единственная дочь у моих родителей. Маминого отца, мужа бабушки Раи, то есть мого дедушку, тяжело ранили на войне, куда он попал совсем молоденьким, после школы. Дед пытался жить нормальной жизнью, но очень тяжело болел. Спустя несколько лет после окончания войны все-таки решился жениться, но умер через месяц после маминого рождения, оставив бабушку Раю молодой вдовой.

Папина мама, бабушка Рита, жила в большой коммунальной квартире в самом центре Москвы. Она почему-то не очень часто бывала у нас дома, и мама не слишком приветствовала наши с папой поездки к ней. Папа своего отца тоже не помнил – того забрали незадолго до смерти Сталина. За несколько дней до смерти вождя дедушку расстреляли как врага народа и космополита. Бабушка Рита никогда больше не вышла замуж. Не знаю, насколько сильно она любила своего мужа, но, наверное, все же не сильнее, чем Ленина, коммунистическую партию и Советскую Родину. При любом удобном случае бабушка Рита повторяла, что в страшное сталинское время потеряла самого дорогого человека и все, что у нее было в жизни, но все равно она не ведет счетов с родным государством. Остальные члены семьи ее в этом, по-видимому, полностью поддерживали. Тогда подобный взгляд на жизнь воспринимался как нечто естественное… почему-то. Не понимаю почему: даже мне казалось, что в бабушкиных словах содержится не извращенное и рабское психическое уродство, но наоборот, особая сила и гордость? Не знаю…

Папа вернулся в тот день первым и помогал бабушке Рае раскладывать на едва вмещавшей нас всех пятиметровой кухне стол-книжку (этот неказистый белый столик всегда раскладывали перед обедом). Услышав мамин голос, папа наверняка замер и прислушался. Так он делал всегда. Впрочем, прислушиваться к разговору папе было необязательно, он всегда заранее знал, что я в чем-то опять не права. Для этого папе даже не требовалось вникать в суть происходящего. Главное – мама расстроена, а тот, от кого мамино расстройство исходит, очень виноват. Даже если этот «кто-то» ничего плохого не сделал и даже если этот «кто-то» я.

Театр абсурда продолжился: мы с мамой направились в подъезд напротив, поднялись на третий этаж, остановились перед выкрашенной темно-коричневой краской дверью и нажали на потертую черную пуговку звонка. Звонок пронзительно чирикнул. В глубине послышались вздохи и шарканье. Через минуту щелкнул замок и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояла очень толстая пожилая женщина с капризным выражением на бугристом отечном лице. Возможно, я действительно ее когда-то видела, но не была в этом вполне уверена. В нашей большой школе младшие классы занимались на втором этаже, каждый класс вела своя учительница. Наверняка, пока я училась у Галины Петровны, я встречала эту женщину где-нибудь на лестнице или в коридоре, но образ ее не отложился в моей памяти. То есть Александру Михайловну я не знала совсем. Впрочем, и она смотрела на меня с нескрываемым удивлением. В квартиру она нас не пригласила, заслонив проход своим тучным телом. Пахло перекипевшим мясным супом, а от самой учительницы младших классов слегка попахивало перегаром.

– Здравствуйте, Александра Михайловна! – грустно улыбнулась мама.