Облучение - Татьяна Чекасина Страница 10

Я молниеносно подключаюсь. Наша главная актриса (она же клиентка, для которой мы небескорыстно взялись уладить её семейные дела) готова изгадить спектакль напрочь. Нынешняя-то разбираловка имеет нюансы с учётом социального положения разлучницы:

– Ничто вашей семье не угрожает, опасность есть, но для другого человека! – эти слова суфлёрские я сопровождаю гипнотическим взглядом режиссёра, глядя Инне Викторовне в глаза, уже потёкшие слезливо краской для ресниц.

Вспомнив свою роль в этом спектакле, она исправляется. Подняв голову, как из камня вытесанную, перевоплощается Морковникова в счастливую женщину, помогающую спастись мотыльку, устремившемуся на жар огня.

– Психология (есть такая наука) мужчин отличается от женской: что для женщины всерьёз, для мужчины лишь забава. Надо знать об этом, иначе для такой девушки, как ты, грустно может кончится…

Тон жестковат, и я с иронической улыбкой (мол, не обижайтесь, Леонелла Аполлинарьевна, ведь Инна Викторовна – врач) хочу мягко вклиниться, но не успеваю. Над головой медпросветительницы падает фрамуга размером в половину оконной рамы. Наша лекторша как завизжит! Что уж так визжать: не по голове же, визг такой, будто по макушке! Эх, напрасно усадили мы её спиной к окну! Большая форточка, даже, можно сказать, фрагмент рамы (так бывает при сильном ветре), сорвавшись с крючка, зависает на шарнирах безопасно, но пугая и тех, кто относительно далеко от окна. Только Кукурузова, находясь в непосредственной близости, способна даже и не вздрогнув, тихо попросить: «Подними-ка эту зарразу». И я привычно вскакиваю на подоконник, чтобы закрепить фрамугу до следующего срыва.

Так грустно оборвалась лекция о различии психологий, а «капитальное мероприятие» в самом его начале приобрело оттенок фиаско. Собирая снесённые сквозняком бумаги, пересаживая с извинениями Инну Викторовну, чуть, было, снова не взвывшую рёвом обманутой жены, цепляю боковым зрением полуулыбку на Лёкином лице и холодею от ужаса. Так, наверное, поражает сдвигание искусной маски, принимаемой за кожный покров. Эта посильнее Кукурузовой! – мелькает в моей голове, но, вместо того, чтобы попридержать других участников спектакля за кулисами, да пораскинуть мозгами, на вопросительный телефонный звонок даю добро. И сцена начинает заполняться.

Занесла свой бюст Дуськова. Строгие глаза матери-героини: у них с батальонным командиром Иваном Егоровичем четверо детей, уже взрослых. Просочилась худобой особистка Недостреляная с информацией о каждом. Правда, насчёт Лёки показала она себя так, что мы вспомнили о её партизанском прошлом. Но, оправдывая старуху, рассудили: в конце концов, генеральская дочь, а мы, так сказать, даже и не титулярные советники. Шумновато (от особой открытости натуры) ворвалась Ривьера Чудакидзе. Этой многое прощаем, зная её трагедию в прошлом с мужем и нынешний кошмар с дочерью.

Расселись. И снова незадача. Лёка, увидев входившую публику, выскочила из-за стола и примостилась на подоконнике в темноватом уголке. Не та мизансцена! Подсудимая должна быть на свету, чтоб в глазах её виноватых читалось малейшее движение! В зависимости от этого можно либо остановить действо, либо, наоборот, подбавить ему темпа и жару. Но обратного хода, к сожалению, не было: Дуськова (начальница!) уселась за Лёкин стол. Может, по субординации оно и верно, но плану – осечка. Мало того, Дуськова тотчас небрежно обратилась к Лёке:

– Извините, за вашим столиком посижу, – и понеслась: – Эти отношения с капитаном Морковниковым, перспективным офицером, для которого любые неприятности на личном фронте могут отразиться на представлении его к званию майора…

Господи, кто ей дал такие слова!? У неё какой текст: «Вы молодая-красивая, мы за вас переживаем, так как от одного известного нам человека вам грозит опасность!» Катарсисом должна быть ласка материнская! Всё катилось не туда! Вступила Недостреляная:

– Вы сами из семьи военного и знаете, что для женатого офицера общение на работе с девушкой может обернуться неприятностью по службе: ваши отношения (чистые и дружеские) могут быть поняты иначе…

Ривьера последовала примеру «старших по званию»:

– Девицы такого поведения становятся для мужчин переходным вымпелом!

На это рассмеялись все, включая Лёку.

– …да в больницу они попадают, в абортное! – поддержала Инна Викторовна, вспомнив, как ей самой казалось, весьма кстати, своё место

работы.

На сей раз никто не улыбнулся, кроме Лёки. Она стала заливисто хохотать. Ни в каком не в «режиме», а так, если бы по её адресу отмочили комплимент. И подумалось запоздало: расчёт на стереотип, нами созданный (неженка, избалованная), – неверен. Она – зомби, и способна выдержать куда большие нагрузки, чем нормальный живой человек. То, что Лёка мне тут показалась мёртвой, потом ещё вспомнится.

– Он же ночует у тебя! – простовато выкрикнула врач Морковникова.

– Тихо-тихо-тихо! – выпаливаю я пулемётно, желая просто физически заткнуть рот этой богине-гинекологине.

– За ноги никто не держал, – прогудела аварийным гудком сбившегося с пути паровоза Кукурузова.

Но останавливать было поздно…

– А кто вам сказал, что…ночует? – спросила с тревогой Лёка.

– Сам! Он сам мне сказал! – мчалась экспрессом на красный семафор Инна Викторовна.

– Не может быть, – прошептала Лёка.

– Ещё как может! Говорит: «Пьяный я был, а тут женщина подвернулась, не знавшая земного счастья». Его слова. Хочешь, позовём его самого да спросим?

– О, нет, простите, – ответила Лёка не мягким юным голоском, а жёстким, старческим. – Спасибо. – И неожиданно для всех покинула помещение.

– Пусть генерал свою дочь держит в ежовых рукавицах! – с глупым протестом революционерки пропищала от страха Ривьера.

– Да, заткнись ты, – Дуськова с досады пальцами обеих рук оттянула бретельки бюстгальтера (если эластичные, то хорошо тянутся через трикотажную кофту), да как щелканёт ими себя по плечам!

Ну, тупоголовые! Как же я просила их помнить: Лёка не безродная, нанятая из цивильного мира канцеляристка. Она – важная птичка, ей дoлжно выказывать почтение, и никаких дурацких нотаций! Да, это непривычно, но можно отойти от схемы? Ругать надо. Но не её! И вообще никого конкретно! А, тем более, не упоминать имён и званий! Ругать мужиков! Нещадно, но абстрактно. Это они, изверги, заманив девушку, а иногда и умудрённую опытом женщину в порочные сети всяких «камасутр», вскоре охладевают. Отношения, принимаемые ею за неземные, могут угрожать карьере. А военный никогда не променяет звезду на погоне на «звёздочку», зажегшуюся в «спецчасти». Так было всегда, на этом стоит мир мужчин и женщин, и, в частности, мир созданного для войны батальона, где мужики-офицеры изнывают без войны! Что вы хотите, – военные! И перестать быть таковыми из-за пусть и миленькой девушки, не по их правилам. В общем, не переходя на личности, планировалось составить истинный портрет нашего героя, портрет устрашающий, и тем самым охладить отношения, при этом, как правильно подметила Кукурузова, сделав «добро Леонелле Аполлинарьевне». В результате не придерёшься: той некого будет винить, кроме себя, которой «давно надо было в батальон». Сама же и придёт к мысли покинуть оный. Это бы произошло наверняка, если бы все, включая «понимающую» в психологии врачиху Морковникову, следовали разработанному нами с Кукурузовой сценарию.