Крик жерлянки - Гюнтер Грасс Страница 10

При этом он часто впадал в умиление, отчего случайное знакомство в пивной становилось «подлинным венцом» долгого дня. Четтерджи, который назвался всего лишь предпринимателем, занимающимся перевозками, Решке именовал не иначе, чем «крупным экспертом по проблемам транспорта», отмечая к тому же его «чрезвычайную любезность».

И только после всего этого он пишет о том, как споткнулся у ведра с цветами, о темно-красных астрах, о вдове и Провидении, которому было угодно свести их вместе. Госпожа Пентковская вскоре превращается просто в Александру. Он отмечает ее жизнелюбие, склонность к сарказму, сохранившийся — несмотря на разочарования — интерес к политике, упрямство, но при этом и добросердечие, а также житейскую мудрость. «По-моему, Александра пытается уравновесить своим шармом какую-то полудетскую строптивость. Забавно наблюдать за этой внутренней дуэлью, тем более быть секундантом. Ее стремление не отстать от моды проявилось, например, в рискованном макияже. Меня же она называет «кавалером старой школы», упрекает в старомодности, однако, судя по всему, ей нравятся мои, признаться, несколько чопорные манеры».

Далее следуют жанровые зарисовки, характеризующие «бедность поляков», падение курса злотого и рост цен, вопиющее несоответствие между заработками и ценами; Решке сетует на безудержную спекуляцию, на малолетних попрошаек, осаждающих отель, на отвратительные тротуары, плохое уличное освещение, на рост преступности, которым сопровождается «распад коммунистического государства», а также на усиливающееся влияние католического клира; не забывает он и серный запах, выхлопные газы и смог над городом. После этого речь вновь заходит об Александре Пентковской. Решке называет ее «неотразимой». У него прорываются даже признания, вроде — «чертовски хороша» или «мал золотник да дорог». О себе он пишет: «С нею во мне вновь пробудилась жизнь».

Лишь обрисовав во всех подробностях Хагельсбергское кладбище, Решке переходит к делу, а именно к предложению Пентковской создать польско-немецко-литовское акционерное общество. «Будучи только что зачатой, наша идея уже обретает плоть», — сказано в дневнике. «Литовский компонент» Решке считает «вполне логичным и желательным, однако трудно реализуемым». Но надежды он не теряет: «Средства для виленского проекта найдутся. Если у Вильнюса возникнут возражения, мы сумеем переубедить оппонентов. В конце концов, все взаимосвязано. Если уж поляки способны признать право мертвых немцев вернуться на родину, то почему бы не признать такое же право мертвых поляков? Это право не ведает границ!»

Высокие слова! Честно говоря, все эти благородные жесты по отношению к мертвецам не понравились мне с самого начала. «Бред!» — гаркнул я на полях дневника. И тем не менее что-то захватило меня. Может быть, это слова вдовы «на кладбище нет места политике!», с которыми я абсолютно согласен, заставили меня пойти по следам моей пары. А теперь и вовсе интересно посмотреть на крах их затеи.

Было и еще кое-что, что говорило в их пользу. Их вдовство. Если бы эта история была замешана на обычном прелюбодеянии, банальной супружеской измене, если бы Решке расписывал в своем дневнике один из до смерти надоевших, набивших оскомину адюльтеров, если бы речь шла о том, как Александр ловко обманывает жену или Александра наставляет рога собственному мужу, то, поверь мне, Решке, я бы ради тебя и пальцем не шевельнул; однако тут каждый из этой пары овдовел несколько лет тому назад, стал вновь независимым, а к тому же их дети уже выросли и зажили самостоятельно, поэтому ничто не мешает мне, не отвлекает, и я могу спокойно последить за судьбой моей пары.

В конце записей, посвященных Дню поминовения, Решке опять возвращается к авоське. Снова и снова подчеркивается символичность этого бытового предмета, доставшегося вдове по наследству. Решке вспоминает, как нравилось ему нести авоську, идя рядом с Александрой, и как растрогала его сия давно вышедшая из моды вещица. Сколько чаяний, надежд и желаний уместилось в ней! «Кажется, я и сам попался в эту сетку…» — заключает он.

Вот так вдовец и заснул, опутанный хитросплетением петель вдовьей авоськи из материнского наследства. А может, прежде чем заснуть, ему пришлось начать счет тех девятисот пятидесяти миллионов, о которых говорил мистер Четтерджи? Что же до Александры Пентковской, то она, видно, принялась перед сном прикидывать, сколько денег понадобится на создание акционерного общества. Когда получилось, что стартового капитала нужно не меньше полумиллиона марок, она задремала, и снились ей вереницы нулей.

* * *

Зал гостиничного ресторана с огромными окнами. Две колоннады: одна со стороны окон, другая со стороны кухни. У тех колонн, что ближе к окнам, бетонное основание и керамическая шишковатая облицовка. Те же колонны, что ближе к кухне, отделаны под красный кирпич. Стены обшиты гладкими деревянными панелями.

Выйдя около девяти часов к завтраку, Решке отыскал свободный столик. Он намеревался заказать чай, поскольку предпочитал его здешнему, слишком густому кофе, а также сыр и мармелад. Официантка, вся в белых рюшах, подошла медленно, словно нехотя. Едва Решке сделал заказ, к нему подсел некий господин — как сразу же выяснилось, соотечественник; в отличие от сидевших за соседними столами пожилых мужчин и женщин, он приехал сюда не с туристической группой, а по делам частной больнично-страховой кассы, дирекция которой обосновалась в Гамбурге. Разговорились.

Представитель страховой компании, оставшийся в дневнике безымянным, пытался с помощью волшебной палочки, именуемой СП, то есть «совместное предприятие», обзавестись полезными связями, благодаря которым можно было бы приобрести дома отдыха или санатории в лучших курортных местах; точнее, он предлагал долевой капитал западных партнеров, а также потенциальную клиентуру. Он рассказал, что его фирма предлагает своим клиентам краткий или длительный курс лечения и отдых в Восточной Европе, особенно в бывших германских землях. Спрос велик. Государственные профсоюзы, в ведении которых находятся дома отдыха и санатории, также проявляют живейший интерес к западным партнерам: «Еще бы! Да они сейчас хватаются за любую соломинку».

Тем не менее собеседник пожаловался профессору на недостаточную готовность поляков пойти навстречу. Понятно, что вопрос собственности — тема деликатная, поэтому осмотрительность и даже недоверчивость здесь вполне уместны. Но ведь можно, допустим, оформить долгосрочный договор на аренду с преимущественным правом выкупа. «А иначе у них ничего не выйдет. Пора им это уразуметь. Уж если решили устроить у себя капитализм, надо и поступать соответственно. А то хотят и невинность соблюсти и капитал приобрести. Только задаром полякам никто ничего не даст».

Решке, которому подобные дела стали со вчерашнего дня уже не чужды, поинтересовался, каковы же вообще шансы на создание совместных предприятий.

Пожалуй, это прежде всего вопрос политический, услышал он. Надо признать, наконец, границу по Одеру — Нейсе. Причем безоговорочно. И без оглядки на кучку бывших беженцев, давно превративших свою беду в профессию. Тогда многое сделается возможным. Полякам без нас не обойтись. С тех пор, как в ГДР все пошло кувырком, здесь началась паника. Да и на кого им еще надеяться? Не на французов же. Вот я и говорю: года через два-три мы будем задавать здесь тон. Без наших марок им не выжить. А если поляки заупрямятся, обратимся к чехам или венграм. Они посговорчивей…