Крейсерова соната - Александр Проханов Страница 10

– У них титановый форштевень, специально для таранных ударов… Под углом в двадцать градусов вспарывает обшивку, отламывается как зуб. «Колорадо» уходит, оставляя нож в груди погибающего врага.

– Это они с индейцами так обходились… А мы русские… Под нож себя не подставим. Они не пойдут на таран, жить хотят. У них коттеджи на Атлантическом побережье, их жены тюльпаны выращивают, детишки на «кадиллаках» в колледжи ездят. У них жизнь дорогая и сладкая, не то что у нас. Им есть что терять…

– Идут в лобовую атаку!..

– Продуть кормовые!.. Лева руля!.. Поднырнем под них!.. Штурман, дайте донный рельеф!.. Сообщите запас по вертикале!..

Акустик Плужников слушал, как ревут наушники, словно в них грохотал и вибрировал прокатный стан. Барабанные перепонки разрывались от стука, будто сквозь ухо проходила стальная колея, по которой несся безумный состав. Наушники превратились в две рычащих пасти, которые выдыхали хриплый звериный рык.

Окруженный экранами, жалящими вспышками электронных табло, хрусталем циферблатов, командир слышал беззвучный гул приближавшейся смерти. Она поместила себя в его ослабевших костях, влилась и застыла в остановившемся разуме, вплелась в окаменевшую волю. Последняя хрупкая мысль мерцала как струйка слюды в толще гранита. Старпом, похожий на остывающую чугунную отливку, стоял рядом. В его глазницах был рыхлый розовый пепел. Командиру казалось, что в лодку сквозь сталь проникает таинственное излучение, от которого зашкаливают приборы, искрят контакты, сворачивается кровь, останавливается дыхание. Будто в лодку из пучины заглядывал чей-то огромный, завораживающий, мертвенный глаз.

– Лева руля… – слабо прошептал командир и увидел, как из бездны кинулось на него отвратительное страшное чудище. Впилось зубами в сердце. Стало когтить и драть.

Успел послать в ходовую последний приказ:

– Продуть кормовые!.. Полный вперед!..

Лодка с дифферентом на нос, на бешеном ходу, пыталась поднырнуть под ревущее облако звука. Провалилась ко дну, пропуская над собой грохочущий вихрь. Стремилась взмыть, заложив до предела рули, но не справилась с управлением и ударила в дно. Стала биться стальной головой о гранитные скалы, вздымала ил, сотрясалась от ударов и скрежетов. Сплющила лобовую обшивку, в которую были заложены трубы торпедных аппаратов и покоилась одна из торпед. Волна удара прошла по торпеде, и та взорвалась в тесноте трубы. Брызнула огнем в океан и внутрь головного отсека. Газы, расширяясь, уничтожили торпедистов, подорвали комплект боевых торпед, превратив головную часть лодки в гигантский огненный шар. Взрыв раздвинул океанскую толщу, вскипятил рассол, толкнул во все стороны ревущую тучу пара. Лодка превратилась в громадную головню, которая билась о дно. Плазма огня уничтожила пульты, перископ и компьютеры, испарила живую плоть. Превратила командира и штурмана, старпома и шифровальщика в летучие россыпи атомов. Подхваченные вихрем, они унеслись из лодки вместе с раскаленной водой. Утратив пятую часть длины, с раскрытыми наружу огромными ломтями железа, лодка еще продолжала дергаться, скрежетала о дно, покуда не улеглась на грунт. Слабо вздрагивала, окутанная илом, выталкивая пузыри ядовитого газа. Была похожа на огромную рыбину с оторванной головой, из которой вытекала вялая муть.

Взрыв лодки зафиксировали самописцы норвежской сейсмической станции. Ударная волна настигла проплывавшее стадо китов, и у беременной касатки случился выкидыш. Зародыш плавал в кровавом пузыре, и рыдающая самка подталкивала его носом. В баре на базе гулящая девица Нинель вдруг обмерла, уронила бокал с вином и упала на пол без чувств.

Акустик Плужников слышал приближение чудовищной каракатицы, испускавшей реактивный рев. Казалось, в уши ему вставили два сверла, они с рокотом дробили кость, погружались в череп, выплескивая ошметки мозга. Взрыв, отломивший головную часть лодки, катился вглубь, сметая на пути переборки, вталкивая в отсеки ревущее пламя и пар. Был остановлен в третьем отсеке, куда сквозь трещину в люке проникло жало огня и, шипя, полилась вода.

Плужникова сорвало с места, шмякнуло о стену, ударило головой о трубопровод. Оглушенный, выпучив глаза, он смотрел, как искрит поврежденный кабель, из лопнувшей гидравлики пылит эмульсия, мигает лампа аварийной тревоги, сопровождаемая истошной сиреной. Яркий свет погас. Тотчас загорелась тусклая лампа резервного освещения. Оглушенный, он попытался подняться, и в лицо ему ударила маслянистая вонючая гидросмесь. Бенгальский огонь короткого замыкания продолжал искрить, и он подумал, что сейчас произойдет возгорание эмульсии и отсек превратится в пекло. Потянулся к огнетушителю, понимая жуткую правду случившегося, но стал падать в обмороке, успев разглядеть в свете лампы липкий язык воды, набегавший на покрытие пола.

В реакторном отсеке бушевал пожар. Захлебывался ревун. На диспетчерском пульте воспаленно вспыхивало табло тревоги. Сквозь дым ошалело мигали огоньки индикаторов. Удар, поломавший лодку, привел в действие автоматическую блокировку реакторов. Стержни графита упали в раскаленную топку, прервали реакцию.

Энергетик Вертицкий в соседнем отсеке, сотрясенный взрывной волной, обморочно видел, как моряки напяливают защитные комбинезоны, натягивают на головы кислородные маски. Реактор из нержавеющей стали, окруженный титаном, опутанный водоводами с кипятком и перегретым паром, нес в себе огненный ядовитый комок. Вертицкому казалось, что этот клубок находится в его черепе и хрупкие кости едва удерживают пылающий клубень. Сейчас они разлетятся по швам, отрава брызнет наружу, прольется в океан, превратится в фиолетовое зарево отравленных течений. Смертоносный завиток достигнет побережья, плеснет невидимой смертью на города и поморские деревни. Россия начнет темнеть и сворачиваться как опаленная огнем береста. Вертицкий повернул рукоять переходного люка, отломил тяжелую круглую крышку, из которой шумно хлынуло красное пламя. Нырнул в него, слыша, как чмокнула сзади сталь закрываемой крышки, намертво отделяя один отсек от другого. Пламя сжирало пластик, сверху капал липкий огонь. Стоя под обжигающей капелью, Вертицкий нашел на пульте заветную клавишу ручной блокировки, нажал, и еще один намордник был наброшен на пасть реактора, запечатав в ней брызжущий ядом раскаленный язык.

Одежда его горела, волосы на голове дымились, стопы прилипали к расплавленному пластику. Он кашлял, хрипел. Упал на пульт, закрывая грудью мерцающие индикаторы, каждый из которых вкалывал в него разноцветную иглу. Сработала автоматика пожаротушения. В отсек из клапанов хлынул бесцветный газ фреон. Огонь погас, и Вертицкому, умершему от ядовитых испарений, казалось, что он вышел из лодки в сад, под мелкий прохладный дождь. Под яблоней, в мокрой стеклянной листве, стоит его покойная бабушка. Улыбается, протягивает сочное яблоко.

Оружейник Шкиранда был застигнут ударом, когда находился на вахте в отсеке спецоружия, где в контейнере покоилась топографическая бомба, или, как называли ее моряки, «Рычаг Архимеда», – белоснежная, похожая на акулу ракета, испещренная красными и черными литерами. Старт ракеты с термоядерной боеголовкой предполагал одновременный поворот двух пусковых ключей, вставленных в замки на центральном посту, командиром и старшим помощником. Центральный пост с электроникой, а также командир и старпом, превратились в россыпи атомов. Их несло в океанских течениях, где они сталкивались с подобными атомами, бывшими когда-то известными людьми, могучими кораблями, великолепными животными и растениями.