Милый Ханс, дорогой Пётр - Александр Миндадзе Страница 10

– И что ж пришел, если все понятно?

– Ты дверь оставила, чтоб пришел.

Блузку с себя долой, юбку, и бегает в спешке, переодеваясь. В трусах одних и в лифчике, не стесняется, я не в счет.

– Понятно, что непонятно, Ду. Скажи, ты чего вдруг такой?

– Какой?

– Счеты, что ли, с жизнью?

– Ясней давай.

– На сцену за смертью лезешь, куда ясней. Под бандонеоны решил?

– Уж лучше, чем в скорой помощи.

– Давно у тебя?

– Еще ясней, Элизабет?

– Про инфаркт, еще если.

– Месяц.

– По счету какой? Первый, второй, какой? – Пальцы даже загибает, не ленится. – Или?

– Смешно ты пальцами.

– Я спросила.

– Или. Элизабет, откуда знаешь?

Удивляется:

– Да все всегда всё знают, откуда – непонятно. “Шератон” вон весь. Последний танец Какаду.

Радуюсь я:

– И снова знаменит?

– Весь в лучах славы.

Подошла и спиной встает, чтобы лифчик расстегнул, свитер в руках наготове.

– Не разучился?

– Посмотрим.

– Ду, надоело жить?

– Я от себя это гоню.

Оборачивается, грудь тяжело мне на ладони падает.

– Нет, Элизабет, не надоело.

– Сожми тогда, что ж ты?

– А родинки, родинки?

– Убежали.

И снова спиной уже ко мне, не понимаю:

– Застегни.

– Опять?

– Быстро!

И в мгновение ока вдруг в обратном порядке всё: вслед за лифчиком уже и блузка на ней, а потом тут же и юбка, и свитер ненужный в сторону отброшен, и вот передо мной стоит какая была, поверить трудно. И еще в руках у нее пакетик, и она оттуда извлекает что-то, сразу не различишь. А когда надувать стала, оказался шарик, и не простой, а презерватив по всем признакам.

И хоть не сразу я, но догадался:

– Из кармана у меня? И когда успела! Даешь!

Потому что фокус знакомый, было уже. Элизабет не отрицает, а наоборот – жмурится, торжествуя и от шарика не отрываясь. Все надувает, пока не лопается, и даже она от испуга вскрикивает. И настает время моего торжества, объясняю строго, почти лекция:

– Пиджак из клубного гардероба, я выступал в нем четверть века назад. Старый мой пиджак, и содержимое карманов соответственно. Клептоманы, не зная, куда лезут, все равно лезут, они слепы в своей страсти. И клептоманки особенно!

Элизабет в восторге:

– Какаду, браво!

Придя просто в неистовство, она хохочет и уже второй надувает. И к окну скорей бежит, чемодан несобранный по пути ногой отпихивает. Раму распахнула, и ветер шарик подхватывает. И к трубам заводским понес, к клубам дыма, далеко. А мы стоим, смотрим.

– Ты должник мой, Какаду, – говорит Элизабет.

– Это понятно.

– Я из-за тебя осталась, чтоб не сдох. Раз и навсегда запомни.

– Любое желание.

Она взглядом меня окидывает:

– Одно, пожалуй, не поверишь. Хочу с тобой танцевать.

15

И по коридору уже молча идем. Спрашиваю:

– А ты с ним была, когда со мной была?

Элизабет и не поняла даже:

– Что-что? С кем, с кем?

– Ну, с Булатом, с Попрыгунчиком своим?

– Вообще-то я от тебя к нему ушла, в причины не вдаемся.

– Не вдаемся. Но ты с ним была? Не потом, а когда еще со мной?

– Господи, кто о чем. Какаду, заклинило?

– Вот представь себе.

– Тогда не была, а бывала, если еще с тобой была. Черт, еле выговорила! Какаду, ты меня заморочил!

Прибавляет шаг, догоняю. Не знает, как от меня избавиться.

– Ну, раз, может… Уже не помню. Отвяжись.

– Раз или раз-другой?

– Может, и другой, да.

Передразнивая, еще палец на ходу загибаю, третий по счету:

– Или?

– Да.

– Что да?

– Или.

Подталкивает меня к двери, ведь уже мы у номера Валенсии:

– Стучи, зови! Давай! – И сама стучит, не дожидаясь. – Госпожа Валенсия! Дорогая наша, ау! На репетицию пожалуйте!

Тоже включаюсь:

– Наверстывать! Милости просим!

Валенсия за дверью вместе с нами кривляется:

– Бегу, лечу, ау! О, какой сюрприз!

– Счастлива, – кивает Элизабет.

Ожидание, однако, затягивается. В дверь барабаню:

– На выход давай! Ты чего там, эй!

Голос Валенсии:

– Минуточку! Уже секундочку! А вот и я!

16

И является в шубе вдруг и с чемоданчиком на колесиках. И мимо проходит, не заметив. Очки только прощально сверкнули, опять в очках она. Не понимая, мы с Элизабет следом спешим, в лицо непреклонное заглядываем.

– Куда ты, куда? – бормочет Элизабет.

Непреклонна. Хорошо, не безмолвна.

– На твой полоумный поезд вместо тебя.

Решимость такова, что мы с Элизабет просто на месте остаемся без надежды. Нет, семеним, конечно, опять догоняя. И я чемодан у Валенсии вырываю, ухитрился, даже так. А Элизабет, вперед забежав, на пути ее встает, чтобы лицом к лицу.

– Причина?

– Я сама.

– Понимаешь, что не может так все кончиться, невозможно?

Шла как шла, шага не замедляя. Элизабет в сторону отскакивает, чтобы с ног не сбила, едва успевает. И, догнав, рядом опять идет.

– Подожди, Валенсия. Ничего еще не было.

– Все было. Ты не заметила.

И чемодан свой у меня выхватывает, зазевался.

– Вы меня бросили, теперь я вас.

К лифту подходит. Элизабет смотрит на меня:

– Какаду!

– Бесполезно, если уперлась. И в очках снова.

– Что значит?

– Прощается, всё.

И в лифт с ней сажусь. Элизабет, третья лишняя, на этаже остается.

Встаю на колено, еле уместился. За бедра обнял, за шубу.

– Стало еще противней.

– Права.

Поднимаюсь. Смотрим друг другу в глаза.

– Был такой с попугайской кличкой, чуть что – на колено падал. Еще, по слухам, у него член был огромных размеров, но стоял только в танце. Какаду, кто это?