Сибирские перекрестки - Валерий Туринов Страница 10

– Ну, говори, Петя!

– А-а! Про что ты? – удивленно встрепенулся Петька, очнувшись от мыслей.

– Ты хотел что-то сказать мне…

– А-а, забыл. Вот что-то хотел и забыл… В следующий раз придешь, может, вспомню, тогда скажу…

– Ну, хорошо, в следующий раз… Я пойду, Петя, время уж много, пора домой…

Марина вышла из диспансера и поехала домой. В дороге и дома ее не оставляла мысль, что Петька был сегодня не такой, как обычно. Что-то с ним произошло. К тому же вспоминалось ей, что он был совсем плох.

* * *

Петька же с некоторых пор стал замечать за собой странное, необычное состояние – его преследовала одна и та же картина. Не то чтобы навязчиво, нет, но она как бы была фоном, слабым вторым планом, который, в общем-то, не мешал, но всегда присутствовал рядом с действительностью. Как будто его, этот фон, кто-то постоянно подсовывал ему. Картина была приглушена, неяркая, все как в тумане, детали разобрать было трудно. А вот когда он закрывал глаза, то все выступало рельефно, четко и до ужаса правдиво. Картина была одна и та же. Солнечный, яркий день, он, Петька, бредет вдоль берега деревенской речушки и видит, как из избы, на краю деревни, выходит девочка, подходит к нему и смотрит на него. Петька сразу узнает ее. Это Калинка. Она ничего не говорит, а только смотрит – открыто, внимательно, доверчивыми светло-зелеными глазами. Как она была хороша тогда, светла и чиста в эти свои юные годы! И в такие минуты у него сжималось сердце от жалости к своей впустую прожитой жизни, какой-то суматошной… Прожил он ее в спешке, как будто стремился у кого-то украсть. И ему становилось тяжело дышать, он задыхался еще сильнее прежнего. И ему вдруг дико захотелось жить, не просто так ради себя, а для нее, вот этой девочки, и что-нибудь сделать для нее, на что-нибудь решиться, но он уже ничего не мог и был не в состоянии сделать. Он никогда больше не видел ее в жизни, с той поры, да и не вспоминал о ней ни в юности, ни в более зрелом возрасте. А вот сейчас она стала приходить к нему, даже не приходить, а всегда была с ним, ненавязчиво присутствуя, смотрела на него – не то жалея, не то приглядываясь и старясь понять что-то, что было важным для него…

Ночью Петьке стало совсем плохо. Лежа пластом на больничной койке, он хватал воздух широко открытым ртом, но его все равно не хватало. Казалось, он его глотал, воздух проскальзывал куда-то в желудок, холодил, но в легкие не попадал. Да и легких у него уже не осталось… В такие минуты сознание у него мутилось, в голове стучали молоточки, как будто что-то заколачивали.

Калинка, видя его судороги, наклонилась над ним.

– Я позову сейчас кого-нибудь, – тихо прошептала она.

– Нет, не надо, не уходи! – выдавил он из себя, задыхаясь, из последних сил. – Не оставляй меня!

Но Калинка, не слушая его, встала и пошла к двери из палаты. Петька приподнялся, страшно напрягся…

Остановить ее, догнать!.. Но какая-то сила связала ему руки и ноги. Он ничего не мог, что-то внутри болело, ему было страшно за нее. Не за себя, за нее. С ней вот-вот должно было что-то случиться. Вот сейчас, как только она скроется за дверью. Он это чувствовал, с ужасом осознавал, что знает это наперед, но ничего не мог сделать. Крикнуть бы, предупредить, задержать, но все его старания были напрасны. Он без сил откинулся на подушку и затих.

* * *

Утром следующего дня на квартире у Марины зазвонил телефон. Женский голос попросил ее к телефону.

– Да, я слушаю! – ответила она.

– Приезжайте в диспансер: сегодня ночью умер ваш родственник, Петр Мясоедов…

У диспансера Марину и Богдана встретил Афанасий Матвеевич. Его выписали из диспансера, но он не уехал, дожидался их.

– Вот оно как получается! – сокрушенно покачал головой старик.

– Когда он умер-то, Матвеевич?

– Да вот под самое утро, пожалуй, будет… Как светать стало… Я проснулся, что-то больно тихо было в палате… Смотрю, а он того…

– Он ничего тебе не говорил? Он что-то хотел вспомнить, да так и не вспомнил…

– Нет, ничего. Да ему-то теперь все равно – отмучился.