Подменыш - Джой Уильямс Страница 10

Он дал ей соскользнуть на пол. Она вжалась щекой в ковер, задрав кверху ляжки. Ноздри наполнились пылью, глаза – цветом ковра в розовых тонах. Узор закручивался внутрь, вглубь цветочных бутонов. Он прихватил ее ртом за шею и, взревев, вошел в нее. Она была не с ним, но испытала внезапное острое наслаждение. И она пошла за этим ощущением, все дальше и дальше, очень далеко.

Через несколько часов, когда Перл проснулась, она поразилась обыденности нового утра. Прищурившись, она увидела через жалюзи путешественников, укладывавших вещи по машинам. Раздраженная мать лупила по плечам ребенка его же коробкой для ланча с Барби и Кеном. Заводились моторы. В соседней комнате спускали воду. Это напомнило ей, что надо принять ванну.

Она быстро вымылась и оделась, затем открыла дверь. На кровати лежал Уокер, на спине, глядя на нее темными глазами.

– Мне нужно кое-что купить, – сказала она.

– Включи в счет, – сказал он. – Или, если хочешь, возьми деньги. Мой бумажник здесь, в пиджаке.

Она взяла несколько долларов из его бумажника.

– Не исчезай теперь, – сказал он.

– Ну что ты, – сказала она.

Ей это и на ум не приходило. Он улыбнулся.

– Мы поедем ко мне домой, – сказал он, вот так просто, проще некуда. – Нам нужно проехать порядка двадцати миль до парома, а потом сорок минут на пароходе до острова Сэддлбек. Дальше мы сядем в лодку и достигнем острова. Это семь миль, чуть больше получаса, если Джо будет на «Крис-Крафте» ^[8]. Выдвигаемся сразу, как ты вернешься.

– Я не знала, что есть острова за Сэддлбеком, – сказала Перл.

Уокер скинул ноги с кровати.

– Несколько маленьких. Наш самый крупный. Двадцать тысяч акров. Мы владеем им сотню лет.

– О, – сказала Перл. – Я просто не знала, что там еще другие острова.

Она почувствовала себя дурой. Вставая с кровати, она отвела глаза от него.

– Никому нет смысла знать о них, – сказал он и хохотнул. – Хотя государство знает. В прошлом году подняли наши налоги с шести тысяч до сорока.

– О, – сказала она. – Ну, я только куплю пару вещей.

Она указала в сторону коридора.

Когда она вернулась в комнату, он был одет и ждал ее. Они ехали, почти не разговаривая. Был прохладный день ранней осени. Перл много лет знала про Сэддлбек. Это был симпатичный курортный остров. Там стояли элегантные старые дома, которые назывались коттеджами. А дома попроще, но тоже с удобствами, назывались хижинами. Подростком Перл считала, что если бы только у нее была юбка-сафари и свитер клюквенного цвета, чтобы она могла ходить по тамошним летним улицам с сытыми толпами, все у нее в жизни было бы в порядке.

Она не раз подумала, пока они ехали к пароходу, о Джине и о прошлых мертвых ночах. Ее уносило течением, словно она тонула. Никто из тех, кто знал ее, больше никогда не увидит ее живого лица. Не будет никакого объявления.

В какой-то момент она сказала Уокеру:

– Мы теперь будем вместе? Отныне? – Он пожал плечами. – Если у нас не будет времени, у нас будет вечность, – сказала она, чуть посмеиваясь, не вполне понимая, что хотела сказать.

– Ты знаешь эту вечность, – сказал он. – Есть скала в сотню миль длиной и в сотню шириной. Каждые тысячу лет к этой скале прилетает птичка точить клюв ^[9].

– Я не ребенок, – сказала Перл.

Он улыбнулся. Они проехали мимо рекламной вывески гадалки. Там была гигантская рука и слова «МАДАМ КЛАВЕЛЛ». Рука была испещрена светящимися звездами, словно в нее пальнули дробью. В центре ладони были останки чего-то пернатого.

Перл только открыла рот и снова закрыла.

– С маленькой птичкой покончено, – сказал Уокер.

Перл рассмеялась. Она почувствовала, сколь многим обязана этому человеку. Он пробудил ее, не к жизни, а к некой сладкой бездне, в которой, как она чувствовала, она может пребывать вечно. Но она так устала. Ее тело, развалившееся на светлой коже сиденья машины, оказалось для нее тяжкой ношей. Такое утомление было ей непривычно. Перл закрыла глаза и погрузилась в сны.

Она рожала на обширном свежескошенном поле. На траве была кровь, но не обязательно ее. Было холодно, но сухо. Это мог быть цвет, а вовсе не кровь, завитки плюща в траве. Ее бедра были раскинуты. Ее руки были раскинуты. Она собиралась родить ребенка. Она знала, что те, кто сгрудились вокруг нее, готовятся разрезать ей живот и откинуть лоскуты кожи, точно свадебное платье, чтобы извлечь из нее ребенка. Она знала, что ее оставят лежать на месте, и ее ужасная темная рана станет гнездом для летучих порождений ночи.

Из нее выскользнул младенец. Прекрасный, черно-серебристый, он жадно дышал и блестел от ее крови и воды. Она видела его нечетко. Она напряженно всматривалась. Ее заверили, что он прекрасен. Она беспокойно крутила головой. Она хотела покормить его. Она хотела увидеть его, чтобы начать любить. Она боялась, что ничего не знает о любви. Что любовь, как физика, – что-то такое, чему кто-то когда-то пытался ее научить и во что она не вникла. Множества, бывшие на кромке поля, теперь окружали ее. Они заверили ее, что он был идеален. А то, что он родился в сумерках, было благим знамением, так ей сказали. Ибо это счастливейший час.

Их голоса были тихими, мирными. Она не могла понять, почему понимает их речь. Они говорили не словами. Это был сон, она это понимала. Если бы она смогла расслабиться во сне, то проснулась бы. Но ее что-то мучило. Перл была в машине, в пути. Вот так люди видят сны. Она уже проснулась, но держала глаза плотно закрытыми.

В ее сне стало слишком темно, чтобы Перл могла разглядеть своего ребенка.

Она открыла глаза.

– Я не могу, – сказала она.

– Мы почти на лодке, – сказал он. – А дальше будем дома.

– Я замужем, – сказала она неловко.

– Это ничего. Шесть дней. Нельзя быть замужем шесть дней, – он провел рукой ей по волосам. – Мышка.

– Ох, – сказала она.

– Мышка, – повторил он. – Потеряшка, заблудшая душа.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами. И подумала про искупительный вопрос. Она не смогла задать искупительный вопрос, а теперь уже слишком поздно.

– Ты со мной, – сказал он.