Ужин в центре земли - Натан Энгландер Страница 10

– Судя по тому, что вы видели?

– Да, судя по тому, что я видел.

Джошуа улыбается, и смеется, и чокается пивом с чайной чашкой Фарида.

– Честно вам говорю, в тот день я тоже был не на высоте. Но не на высоте наилучшим для себя образом.

Фариду нравится новый знакомый. Что-то в нем есть обезоруживающее.

– Если хотите, – говорит Фарид, – я мог бы дать вам пару уроков.

– Ну что вы, – возражает Джошуа.

– Доставьте мне удовольствие. – Говоря так, Фарид чувствует, что это не просто слова. – Я сейчас не очень плотно занят. Хороший повод отвлечься.

Джошуа поднимает бровь и смотрит Фариду в глаза, словно бы давая ему шанс пойти на попятный.

– Выберите утро, – предлагает Фарид.

– На этой неделе у меня деловая поездка. Но на следующей я тут.

– Превосходно, – говорит Фарид. И, не желая допытываться, поскольку сам не любит, чтобы его допрашивали, все же интересуется, что привело Джошуа в эти края.

– Поверьте, это скучные материи. Не хочется портить ими наш замечательный ужин.

– Знаете, что отец мне говорил? Чем скучнее бизнес, тем более он денежный. Он водил меня мимо самых больших домов в Газе и объяснял: «Здесь живет человек, который делает цемент. А здесь – семья, которая ставит пуговицы тебе на рубашку». Мы стояли около огромной виллы, и он сказал: «Этот особняк выстроен из хумуса и питы, его все строили, кто их покупал». Я был маленький и подумал, что дом и правда сделан из хумуса, прошпаклеван им от пола до потолка.

– Я очень хорошо вас понимаю, – говорит Джошуа. – Да, мой бизнес действительно неинтересный. По сути, я старьевщик.

– Старьевщик с машиной за сто тысяч евро?

– Ближе к ста пятидесяти. В эту спортивную машину встроены всякие спортивные прибамбасы.

– От торговли старьем.

– От импорта и экспорта этого старья. От перепродажи – вот, пожалуй, верное слово. Машина, уточню, арендована.

– Все равно впечатляет, – говорит Фарид. – А импорт-экспорт – это ведь большой зонтик. Многие под ним помещаются, включая меня.

– Я продаю подержанные компьютеры. Подержанные мобильные телефоны. Подержанные ксероксы. Всю технику с чипами внутри. И поэтому мне сейчас надо немного поспать. Должен буду проснуться, когда проснется Пекин, и взяться за телефон.

– Вы не по канадскому времени живете?

– Это жуткий осьминог, а не бизнес… в данный момент моя головная боль – с китайцами.

Джошуа тянется к счету, но Фарид твердой рукой останавливает его. Собеседник явно растроган:

– Это, конечно, неравноценно, но приходите ко мне завтракать перед тем, как мы поплывем. Позволим этому чудовищу повару закупорить нам все артерии, а потом вы научите меня правильно вязать узлы.

2014. Иерусалим

Сын Рути сидит в кресле у края балкона, ноги задраны, ступни перевешиваются через перила. На нем семейные трусы и шлепанцы, и Рути чувствует специфический аромат, лесной и сладковато-жвачечный, который примешивается к запаху табака: пятница, начало дня, сын курит утренний косяк.

Охранник, слыша мамины шаги, сигарету изо рта не вынимает, только приоткрывает глаза – один, потом второй, словно ему легче, когда Рути вырисовывается постепенно.

– Ночью тебя не было, – говорит он.

– А ты не позвонил узнать почему.

– Да я и так знаю почему. Как обычно – боялась, что твой дружок испустит дух.

Мать предостерегающе поднимает палец.

– Халас ^[5]. Прояви уважение.

– Мне его уважать? С какой стати? Знаешь, сколько раз я запросто мог погибнуть из-за его идиотской политики?

– В армии, что ли?

– Да, в армии.

– И какая опасность тебе грозила? Ты уничтожал по ночам дома террористов. Дома неживые, они не отстреливаются.

– Тебе не кажется, что это безумие? Пробираться в деревню со взрывчаткой и рушить дома.

– Если бы в них все еще прятались террористы, то возможно. Но там были только родственники. А самих террористов уже не было на свете.

– И это наводит на определенные мысли, не так ли, мама? Предупреждать за пять минут старух, которые ничего не смогут вынести за порог, кроме оливкового масла и портрета Арафата. Жалко, знаешь ли.

– А как еще наказать того, кто уже умер? Это сдерживающая мера.

– Ты так думаешь?

– Я не обязана никак думать. Этим ты занимался, а не я. Ты-то сам как думаешь?

– Я был в армии. Делал, что мне приказывали.

– Значит, сдерживающая.

– Ничего подобного. Наоборот, разжигающая. Это вербовка новых террористов, вот как я, на хер, думаю.

– Так значит, ты виноват, что они засылают к нам террористов?

Она очень это любит, его мама: доставать его своими отрывистыми, цепкими, типа мотивирующими высказываниями и непрошеными житейскими советами. Чем-то напоминает уничтожение домов, думает сын: оказывает действие, противоположное желаемому.

В этом их старом-престаром споре о пользе или вреде тех или иных из многих кампаний Генерала они оба всегда старались не углубляться в прошлое дальше беспорядков не столь давних, не касаться Ливана, Тира – той войны, откуда не вернулся его отец, которого он не помнил.

Охранник закрывает глаза и затягивается. Ему нужно небольшое самолечение перед новой схваткой.

Он считает про себя, а затем делает долгий дымный выдох туда, через улицу, в сторону Кнессета. Смаргивает глазную сухость и поворачивается к матери – она теперь прислонилась к перилам балкона, панорама у нее за спиной.

– Я думаю, это Генерал виноват, – говорит он. – В крушении надежд. Во всей этой дерьмовой второй интифаде и в той херне, что была потом. И не забудем про ту грандиозную херню, что нас еще ждет.

– Ты возлагаешь на Генерала вину и за прошлое, и за будущее? Считаешь его таким всесильным? Выходит, ты уважаешь его больше, чем я думала.

– Когда торпедируешь мир, это влияет на все.

– Нарушенный мир – это тоже, по-твоему, он? Генерал, который всех своих возлюбленных поселенцев эвакуировал из Газы, как раньше из Ямита? ^[6] Подумай: он, отец этих поселений, один сделал реальные шаги к их ликвидации. И он, по-твоему, враг прогресса?

– Когда он решил, что с палестинцами нужен другой разговор, он повел тысячу человек на Харам аль-Шариф ^[7], чтобы дать им понять, кто главный. Вторая интифада – это их ответ, это они начали с ним другой разговор.