Что же тут сложного? - Эллисон Пирсон Страница 10

– Понятно, – без тени улыбки отвечает Керслоу, который явно никогда не смотрел с детьми “Телепузиков”. – И все это время, насколько я понимаю, вы не работали полный день, потому что ваша мать была больна?

– Да, мама, то есть моя мать, перенесла инфаркт, но сейчас, слава богу, ей гораздо лучше, она полностью поправилась. Я лишь хочу заметить, мистер Керслоу, что колледж Беклз – один из самых перспективных в Англии, там сейчас потрясающий новый директор, и он…

– Безусловно. Ответьте мне вот на какой вопрос. Предположим, назначено собрание директоров, а у вас в этот день заболел ребенок. Как вы поступите? Независимый член совета обязательно должен готовиться к собраниям и, разумеется, присутствовать на них.

Не знаю, сколько времени я на него таращилась. Несколько секунд? Минут? Не поручусь, что челюсть моя не упала на зеленую кожаную столешницу. Удостоить ли ответом этот вопрос? Тем более что теперь закон запрещает спрашивать о таком. Что ж, я все же отвечу. И я сообщаю этому уроду в пижонском пиджаке с красной шелковой подкладкой, что да, когда я управляла фондом, время от времени мои дети болели, и я, как добросовестный профессионал, всегда находила того, кто будет за ними ухаживать, так что любой совет директоров мог быть совершенно уверен в моей надежности и ответственности.

Речь моя сошла бы куда лучше, если бы телефону в эту самую минуту не приспичило заиграть мелодию из “Розовой пантеры”. Я смотрю на Керслоу, он на меня. Смешной рингтон для старого зануды-директора. И лишь через несколько секунд понимаю, что развеселая мелодия доносится из сумочки под моим стулом. Черт. Наверное, Бен снова поменял мне рингтон. Ему это кажется забавным.

– Прошу прощения. – Я засовываю руку в сумочку, лихорадочно пытаюсь нащупать мобильник, стараясь при этом держать спину прямо. Почему, когда срочно нужно что-то найти, сумочка превращается в кадку с отрубями, в которой прячут рождественские подарки? Кошелек. Салфетки. Пудреница. Что-то липкое. Фу. Очки. Ну же! Он должен быть где-то здесь. Наконец-то. Переключаю неуловимый телефон в беззвучный режим, краем глаза смотрю на экран, вижу пропущенный вызов и сообщение от мамы. Она никогда не пишет эсэмэски. Это такой же тревожный знак, как если бы подросток написал письмо от руки. “СРОЧНО! Мне нужна твоя помощь. Целую. Мама”.

Надеюсь, что мне удается сохранять спокойную улыбку и Керслоу видит перед собой лишь идеального кандидата на пост члена совета директоров, но в голове у меня лихорадочно мечутся мысли. О боже. Что с ней стряслось? Я перебираю варианты:

1. У мамы снова был инфаркт, она едва доползла до телефона, заряда в котором осталось минуты на полторы.

2. Растрепанная мама в ночной рубашке бродит по “Теско”, не понимая, где она и что с ней.

3. На самом деле она имела в виду “Не волнуйся, дорогая, в реанимации ко мне очень внимательны”.

– Видите ли, миссис Редди, – Керслоу складывает пальцы домиком, как какой-нибудь архидьякон из романа Троллопа, – проблема в следующем. Несмотря на впечатляющие достижения в Сити и блестящие рекомендации, которые это подтверждают, за семь лет после увольнения из “Эдвин Морган Форстер” вы не делали ничего, что могло бы заинтересовать моих клиентов. К тому же и возраст нельзя сбрасывать со счетов. Вам скоро пятьдесят, а следовательно, вы вот-вот перейдете в другую возрастную группу, в которой…

У меня пересыхает во рту. И когда я его открываю, то кажется, что не смогу выдавить ни слова.

– Пятьдесят – это новые тридцать пять, – хриплю я. Держись, Кейт, не теряй лицо. Давай просто уйдем отсюда, не нужно устраивать скандал. Мужчины ненавидят скандалы, а этот особенно, да и не стоит он того.

Я стремительно поднимаюсь, словно это я решила закончить собеседование.

– Спасибо, что уделили мне время, мистер Керслоу. Я вам благодарна. И согласна даже на более низкую должность, если подвернется такая вакансия. Я не гордая.

Как же долог путь до двери. А ворс на ковре у Керслоу такой длинный, что каблуки утопают в нем, словно я иду по лужайке.

12:41

На улице я тут же перезваниваю маме и едва не плачу от облегчения, услышав ее голос. Она жива.

– Мама, где ты?

– Привет, Кэт, я в “Мире ковров”.

– Где?..

– В “Мире ковров”. Здесь выбор больше, чем в “Ковросоюзе”.

– Мам, ты написала, что тебе срочно нужна моя помощь.

– Так и есть. Как думаешь, что мне лучше выбрать? В гостиную. Цвета лотоса или овса? А, и еще тут есть оттенок ростков пшеницы. Но учти, он очень дорогой. Семнадцать девяносто девять за квадратный метр!

Одно из самых важных собеседований в моей жизни пошло под откос, потому что мама не может решить, какого цвета ковер выбрать.

– Цвет овса подойдет ко всему. – Я сама не соображаю, что говорю. Шумят машины, ноги вопят, чтобы я сняла шпильки, в горле стоит тошнотворный комок: мне отказали. Я слишком старая. Из другой возрастной группы. Старая.

– Доченька, у тебя все хорошо?

Нет. Ничего хорошего, даже наоборот. Я возлагала большие надежды на это собеседование, но не могу признаться в этом маме. Она не поймет и только расстроится. Прошло то время, когда мама могла решить любые мои проблемы. В какой-то неуловимый момент, в самый обычный день, точка опоры переворачивается и приходит очередь ребенка успокаивать родителей. Наверное, и Эмили когда-нибудь станет меня утешать, хотя сейчас в это трудно поверить. Мой же переломный момент наступил четыре года назад, когда умер отец. И хотя родители давным-давно развелись, в глубине души мама все же надеялась, что в старости отец приползет к ней. Или раньше, когда разорится, растеряет прыть и не сможет заводить подружек моложе собственных дочерей. Вот тогда придет ее черед торжествовать. А через десять месяцев после того, как его обнаружили мертвым в постели Джейд, роскошной модели, обитавшей над его любимой букмекерской конторой, мама и сама перенесла инфаркт. Оказывается, разбитое сердце – вовсе не метафора. В общем, вы понимаете, почему я уже не могу излить маме душу, опереться на ее плечо или обременить своими проблемами. И почему мне приходится следить за словами.

– У меня только что было собеседование.

– Правда? Уверена, оно прошло великолепно, дорогая. Лучше тебя им ни за что не найти, в этом я даже не сомневаюсь.

– Да, все хорошо. Я моментально все вспомнила. Как себя вести и что делать.

– Тебе виднее, милая. Значит, я возьму цвета овса. Хотя, пожалуй, овес – это слишком заурядно. Нет, мне все же больше нравится лотос.

После того как мама благополучно решила вовсе не покупать ковер, я перевожу дух и понимаю, что нужно делать дальше. Я сказала Керслоу, что не гордая, но, похоже, ошиблась. Я гордая, и он меня раззадорил. Амбиции теплились во мне, точно огонек горелки, дожидаясь, когда разожгут пламя. Раз уж я слишком стара, значит, черт побери, надо стать моложе, верно? Если для того, чтобы получить работу, с которой я справлюсь одной левой, придется помолодеть, я так и сделаю. Следовательно, отныне Кейт Редди не сорок девять с половиной и она не жалкая нетрудоспособная недотепа, вышедшая в тираж. И она не “перейдет в другую возрастную группу”, куда, как видно, не входят такие хмыри, как Керслоу, эта шишка на ровном месте, да и вообще мужчины, а входят, увы, только женщины. Ей теперь… ей теперь сорок два!