Держи его за руку. Истории о жизни, смерти и праве на ошибку в экстренной медицине - Филип Аллен Грин Страница 10

Мои вопросы возбуждают девушку еще сильнее.

— Я не знаю! — кричит она. — Я не знаю! Не знаю!

Она вырывает клок волос, чтобы подчеркнуть правдивость своих слов. Ладонь у нее почему-то липкая, и волосы прилипают к ней. Это становится последней каплей. Девушка трясет рукой, пытаясь стряхнуть клок волос, словно это ядовитый скорпион, вновь и вновь вонзающий в нее свое жало.

Она будто забыла, что у нее есть вторая рука, которой можно сорвать волосы с ладони. Она трет ладонь о спинку стула, потом вдруг падает на пол и опрокидывает стул и лоток с инструментами. Флаконы с лекарствами взмывают в воздух, как рой стеклянных пчел в летний день.

Девушка поднимается на ноги. С ладони свисают длинные, грязные волосы. Девушка видит мертвого младенца и вспоминает, зачем она здесь. Она замирает от ужаса. Мне хочется крикнуть ей: «Ты убила ребенка своей наркоманией! Ты, в своей футболке с Йосемити Сэмом!» Но я молчу. Я должен работать.

Я ввожу ларингоскоп в рот младенца и поднимаю язычок. Смотрю в горло ребенка. И тут я вижу крохотную красно-желтую пластиковую бусину — она зажата между голосовыми связками и полностью блокирует дыхательные пути, убивая младенца.

— Обструкция дыхательных путей, — громко произношу я.

Хватаю эндотрахеальную трубку № 4, специальную для младенцев. Трубка из прозрачного пластика чуть толще карандаша. Один ее конец можно подключить к дыхательному аппарату. Другой конец слегка скошен, чтобы пройти между голосовыми связками. Как только трубка будет установлена, воздух начнет поступать в легкие, а отработанный выходить.

Я сосредоточиваюсь на своей задаче, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Сейчас для меня во всем мире есть только маленькая бусина между связками. Все годы подготовки. Все бессонные ночи. Всё, что я есть, сейчас сосредоточено в этой крохотной пластиковой бусине. Левой рукой я держу ларингоскоп, указательным и большим пальцами зажимаю эндотрахеальную трубку, как карандаш. Сейчас я вижу только ее. Я осторожно подвожу скошенный край к бусине.

Щелк.

Красно-желтая бусина освобождается. Я включаю отсос и вытаскиваю ее. Дело сделано. Дыхательные пути открыты.

Я отступаю, хватаю фиолетовый дыхательный мешок и накладываю кислородную маску на лицо младенца. Я сжимаю мешок, нагнетая воздух в легкие. Кислород начинает насыщать кровь. Медсестра продолжает нажимать на грудь младенца, и кровь разгоняется по всему телу.

Я представляю, как крохотные гемоглобиновые солдатики бегут изо всех сил со свежими молекулами кислорода. Они перепрыгивают через другие клетки, срезают углы и ныряют в голодающие, умирающие, задыхающиеся органы, доставляя все необходимое.

Медсестра нажимает на грудину большими пальцами. Она продолжает считать вслух. Лицо ее сосредоточено. Я понимаю, что этот младенец не умрет — не в ее смену.

— Раз-два, три-четыре, пять-шесть, семь-восемь, девять-десять.

И вот происходит нечто прекрасное. Маленький серый младенец розовеет. Розовеет. Это цвет насыщенной кислородом крови. Розовый. Цвет жизни. Розовый. Цвет солнца, поднимающегося над горами и несущего тепло и свет тем, кто погибает в снегу вдали от всех, кого любит.

Розовый.

Мы качаем воздух еще минуту.

— Остановись, — говорю я и проверяю пульс на шее младенца.

Сестра поднимает руки, но она готова тут же продолжить свою работу. Пальцы ее скрещены над грудью младенца. Маленькая грудь начинает двигаться, и я ощущаю пульс.

Он дышит!

На мгновение он замирает, а потом ручки и ножки начинают сгибаться и двигаться. Ротик раскрывается. Младенец делает глубокий вдох и начинает кричать, как кричат все младенцы, чтобы сообщить миру: они пришли.

Никогда не слышал ничего приятнее.

Я знал, что этот младенец выживет.

Тут с громким стуком распахивается дверь. Мы замираем. Дверь сносит два стула и ударяется о стену.

В двери стоит женщина. Она быстро осматривается. Ей тоже за двадцать, но на ней форма официантки из кафе «Тако Гарден». На зеленом фартуке я замечаю мелкие красно-желтые бусины — прямо над бейджиком на правой стороне груди.

Она видит младенца и кидается к нему. Подхватывает на руки и прижимает к себе. Она рыдает, а младенец кричит от радости, что жив. Маленькие ручки и ножки энергично сгибаются и раскачиваются. Ребенок полон жизненных сил.

Женщина начинает укачивать младенца. Кожа ее рук чистая, гладкая, розовая и здоровая.

— Все хорошо, — твердит она. — Мамочка здесь. Все хорошо…

Мать поворачивается к девушке в майке с Йосемити Сэмом. Наркоманка отступает. Все тело ее подергивается. Она не может стоять спокойно. Мышцы лица вздрагивают. С ладони все еще свисают волосы. Но она смотрит матери прямо в лицо.

— Ты спасла моего младенца! Ты спасла моего ребенка!

Женщина подходит к девушке с руками, покрытыми струпьями. Слезы текут по лицу матери. Она протягивает девушке ребенка.

— Подержи его! Ты его спасла!

Мать поворачивается ко мне.

— Он подавился. Я была на парковке, на работе. Ключи случайно оставила в закрытой машине. А эта девушка, — она указывает на девушку-наркоманку, — она была в соседней машине. Она просто сидела там с друзьями. Я не знала, что делать, — женщина заплакала. — А она знала. Эта девушка, эта прекрасная девушка схватила моего ребенка, и ее друзья привезли его сюда на своей машине. Они даже не стали ждать меня.

Мать утирает слезы.

— Но все хорошо. Все хорошо. Они сделали это для него. Она сделала это для него. Она спасла моего мальчика!

Я смотрю, как она протягивает ребенка наркоманке.

Девушка в черной футболке с Йосемити Сэмом берет ребенка и устраивает его поудобнее на своих исколотых руках. Она все еще не может стоять спокойно. Ноги ее движутся в странном танце, но руки любовно укачивают малыша, словно это ее собственный ребенок. В ее глазах появляется свет. Она смотрит на крохотного мальчика и улыбается беззубой улыбкой. Младенец отвечает ей такой же беззубой улыбкой. И я понимаю.

Эта девушка — герой, даритель жизни, защитник, благодетель, суперзвезда.

Она — Спаситель. Мы называем таких людей «Спаситель».