Закрытие темы - Сергей Носов

Вместо предисловия

В одном моём романе есть второстепенный персонаж, сумасшедший, которого принимают за профессионального иллюзиониста (сам себя он именует Архитектором Событий). Боясь, что его заподозрят в гибели некоего Водоёмова (скоропостижная смерть), он, заговариваясь, объясняет: «Я не работаю на близких расстояниях. Вы наверняка помните уравнение Эйнштейна – с космологической постоянной… Ничтожная величина, нуль почти, но на больших расстояниях такие даёт показатели!.. Но только на очень больших! Никак не на малых!.. Полная со мной аналогия. Я как тёмная энергия, понимаете? Могу воздействовать на события в Центральной Африке, могу… и не просто могу – я воздействую!.. на ход избирательной кампании в США, но воздействовать на Водоёмова я в принципе не был способен, даже если бы захотел, он – близко был, он здесь был. А мои воздействия тем сильнее, чем дальше объект…»

К чему это тут, я скажу чуть позже. А сейчас – о книге, которая перед вами. В неё вошли сочинения из моих давних двух книг, изданных в прошлом тысячелетии, – «Внизу, под звёздами» и «Памятника Во Всём Виноватому». О первой говорить ничего не буду – книга как книга. А вот судьба второй мне мнится удивительной, горестной, несуразной, абсурдной. Ощущать себя автором такой примечательной книги и отважно переживать своё это авторство – опыт, вам доложу, тоже не обыкновенный. Им и хочу поделиться.

Так вот.

В первую половину девяностых было в Петербурге издательство, которое называлось «Белл» – вроде как герценский «Колокол», но литературу как таковую не издавало, а печатало рекламные буклеты, плакаты и тому подобное. Говорили, что у них была лучшая в городе полиграфическая база, и это похоже на правду, потому что, например, заказ на оформление Игр Доброй Воли достался им, чем в «Белле» гордились. И вот однажды руководству издательства попался на глаза мой рассказ «Закрытие темы», года за полтора до того напечатанный в газете «Петербургский литератор». Тема, которая будто бы тогда «закрывалась», остаётся и сейчас не закрытой – для нас это «вечная тема». А тогда моё сочинение произвело на руководство «Белл» такое впечатление, что там решили взяться ещё и за художественную литературу и начать с меня: мне предложили составить книгу рассказов. Я составил книгу, но включил в неё помимо рассказов ещё и пьесу, разбитую на куски, что-то вроде эссе и даже стихи, назвал всё это по одному из текстов «Памятником Во Всём Виноватому» и дал общий подзаголовок: «Тексты для чтения».

Вероятно, мрачно-саркастическое настроение этих «текстов для чтения» передалось и самим издателям: воодушевившись, они придумали издавать книги в единой серии с апокалипсическим названием «Последняя русская литература». Ничего удивительного – в то смутное время и у богатых предпринимателей, и у бедных сочинителей возникали недобрые предчувствия. А что до такой материи, как русская литература, её многие хоронили, а некоторые и поминали по-тихому.

Обложку книги моей заказали у прекрасного художника Александра Аземши.

Планы были серьёзные – издавать хотели лучшее. Обратились, например, к Александру Зиновьеву с предложением, и он из Германии ответил согласием, испросив за не известный в России роман символический гонорар.

Увы, этим планам не суждено было сбыться.

Ибо «Последняя русская литература» на мне и закончилась.

Книга моя вышла, но я так и не знаю, можно ли считать это издание осуществлённым.

Потому что вышла она с невероятным полиграфическим браком – тот, кому доводилось печатать на машинке, поймёт: представьте себе пятую под копирку закладку, только уменьшите буквы в несколько раз. Слепая печать!

И так во всём тираже – все страницы в любом экземпляре!

Как такое могло получиться в издательстве с лучшей в городе полиграфической базой!? – этого никто объяснить не мог, даже сами себе – издатели. Поговаривали, что курьер завёз «плёнки» не в ту типографию, или что-то типа того (напомню: на дворе были 90-е годы).

Меня одновременно поздравляли и выражали сочувствие. Да, конечно, читать невозможно, но всё-таки – книга!.. всё-таки – вышла!.. А вот время пройдёт, и каждый экземпляр обретёт особую ценность – ну, как если бы почтовая марка с ошибкой!

И потом, посмотри сам, говорили мне, что сейчас издают, а у тебя, хоть и трудно прочесть, но ведь всё же тексты – «для чтения»!

Жена тоже меня утешала, хотя и корила слегка: это, дескать, тебе за твою любовь к абсурду. А друг-сочинитель говорил: сам виноват – не надо было выёживаться, вот сказал, что тексты для чтения, и накликал на них нечитабельность.

Магазины, конечно, от книги категорически отказались, в продажу она не поступала. Только несколько экземпляров, скрепя сердце, взяла «Книжная лавка писателей», что на Невском проспекте. В «Лавке писателей» оценили мой бракованный «Памятник» в один рубль, который тогда ещё что-то стоил, и поставили в дальний угол на самую верхнюю полку. Там «Памятник» простоял несколько лет. А в стране в эти годы была инфляция. Даже – гиперинфляция. И всё дорожало, всё-всё – кроме моей книги. Уже рулон туалетной бумаги стоил 2.70, а моя книга – по-прежнему, рубль. И тогда я не выдержал и скупил сам всё, что было в продаже. Общей стоимостью в три или четыре рулона.

Нет, был один отрадный момент: в Публичной библиотеке, куда книга всё же попала, попросили меня поставить на ней автограф.

Договора с издателями никакого не было. В то время у нас как-то всё без договоров решалось. Сначала мне издатели честно хотели отдать только десять авторских экземпляров, но, когда почувствовали, что книготорговцы не возьмут, сказали, что отдают весь тираж – 2000 экземпляров. Привезли домой, выгрузили во дворе – я пачки таскал в квартиру. Сколько их там, 50 или 100 – не помню, рассовал я их по углам, поместилась большая часть под кроватью.

Однажды в нашей старой квартире прочистили дымоход, и стал я не только дровами печь топить, но и своими книгами. А куда их деть? Они плохо горят, но если изноровиться, и ими можно топить. Так и сжёг весь тираж, кроме пачки-другой.

Прошли девяностые, начались нулевые.

Почти одновременно вышли у меня два романа, и стали издатели у меня просить что-нибудь – то в журнал, то в сборник, то в антологию. И оказались востребованными те самые рассказы, лет десять-пятнадцать назад написанные. И стали их печатать.

И стали спрашивать меня: а когда это вы написали?… а почему не публиковали раньше?… а почему мы вас не знали?

А некоторые рассказы переводить стали – это уже во второй половине нулевых. А критик Вячеслав Курицын, прочтя рассказ «Набоб», усмотрел в нём травестию Борхеса («автор просто ушиблен идеей сниженной борхесианы»), и такое вдруг написал: «Высшая справедливость есть: особенности таланта зазеркалились и в судьбе… В 1994 году вышла книга текстов Носова, которую никто не увидел, вернее, не прочёл: весь тираж оказался слепым, как всё тот же Борхес».