Улица Свободы - Андрей Олех

– Ну че?

– Ничего, рот закрой, – сдавленно прошептал Игорь, появляясь над заводской стеной. Стараясь не задеть колючую проволоку, он передал сумку Лехе. Накинув ватник на шипы, перебросил свое худое тело на улицу. – Зацепился.

– Оставь.

– Это отца. – Игорь внимательно осматривал куртку в темноте, потом добавил: – Порвал.

– Идем уже, – оглядывая ночную улицу, поторопил Леха и впечатал в стену папиросный окурок.

Тот разлетелся искрами, оставив черную запятую на кирпиче, невидимую в безлунной мартовской ночи.

Они долго шли молча. Поднялись на Кировский мост, через стальную реку железнодорожных путей, и на открытом пространстве ускорили шаг. Под ними, глухо стуча колесами, прополз темный товарняк, проехал переезд и набрал ход.

Не доходя до площади, свернули во дворы, скрываясь от возможных глаз и ветра. Здесь было тише, и лед звонче хрустел под ногами. Когда дом был уже близко, показалось, что можно говорить.

– Ляжки замерзли.

– Лех, возьми сегодня к себе, я завтра перепрячу. Вдруг отец не спит.

– Только до завтра. – Леха достал папиросу и, не глядя, протянул пачку Игорю.

– Я две возьму, одну на утро. Ты спрячь как следует, чтоб мать не нашла.

Леха проводил Игоря взглядом до подъезда соседней двухэтажки. Ни одно окно не горело. Было слышно, как гудит лампочка в фонаре, как кто-то храпит на первом этаже, как подтаявшие сугробы оседают под собственной тяжестью, а с крыш домов, несмотря на ночной минус, капает снег, тающий от тепла жизни.

Леха докурил, хотел впечатать бычок в стену, но, посмотрев на родную желтую штукатурку в подтеках, бросил его на землю. В подъезде было темно, но каждая деревянная ступенька знакома. Первые пять всегда пружинят от сырости, а в конце второго пролета сухие, а летом даже теплые, если уснуть на них пьяным.

Он повернул ключ два раза вправо и вошел в прихожую. Тихо, стараясь не щелкнуть замком, закрыл дверь, повернулся повесить фурагу на гвоздь и вздрогнул, увидев маленький силуэт, светившийся белым от фонаря, бьющего в окно.

– Ты че не спишь, Люська?

– Мама ж на дежурстве, страшно одной. – Сестра зевнула, не дотянув ладошку до лица, почесала плечо. – Опять с Игорем пил?

– Завтра на работу, – разуваясь, ответил Леха.

– Завтра суббота.

– Правда? – обрадовался Леха и тут же об этом забыл.

– Что в сумке?

– Сокровища. Спать иди, в школу утром опоздаешь.

Люся еще раз зевнула и, медленно моргнув, ушла в зал, где скрипнули пружины матраса.

Леха зашел в свою комнату. Будильник показывал три часа ночи; он почувствовал, как сильно устал. Сумка тянула руку, он подошел к окну и в свете фонаря достал из нее слиток платины. Она не блестела, а словно мерцала изнутри матовым сиянием. На вид не слишком дорогая, зато тяжелая и очень холодная. Он дохнул на нее. На металле появилось и тут же исчезло белое мутное облачко. Следующий слиток был такой же, но вдвоем они смотрелись богаче. Леха выстроил на подоконнике пирамидку из шести блоков, как выставляла консервы в универмаге тетя Зина.

– Как банки, – шепнул он сам себе и, испугавшись, быстро сложил платину обратно в сумку.

Осмотрел узкую комнату. Кровать-раскладушка, фанерная тумбочка, шкаф с одеждой. Мать вернется из больницы к семи, его уже не будет. Решит убраться, полезет постирать вещи. Можно спрятать на балконе среди хлама, но в зале спит сестра.

Леха, обходя самые скрипучие половицы, открыл дверь туалета и, не включая свет, потянулся к бачку. Железная крышка поехала со скрежетом, пришлось встать на цыпочки, поднять ее над головой и терпеть холодные капли, стекающие в рукав. Если положить сумку, вода польется на пол, надо спустить воду. Грохот потока, казалось, мог разбудить весь квартал, но журчание вновь набиравшегося бачка подталкивало к немедленным действиям. Сумка не влезла, и слитки один за другим были извлечены и укрыты под водой. Леха осторожно опустил крышку на место и обтер руки об штанину. Он стоял и слушал, как шумит вода, пока бачок не заполнился. В тишине пели водопроводные трубы. Это от мороза, подумал Леха и заслушался странной печальной мелодией. Потом достал папиросы и, больше не боясь скрипеть половицами, прошел на кухню. Открыл форточку. Вспыхнувший в отражении огонек спички ослепил, на миг скрыв вид на двор, и взгляд упал на проросшую в пол-литровой банке луковицу. Леха в задумчивости уставшего человека ковырнул белую краску подоконника, ощутив легкий укол под ногтем, стал смотреть на тьму за окном. Снаружи ничего не было видно, но память и без зрения выделяла из черных оттенков телеграфный столб, столик справа от него и остов пустой песочницы слева, сплошную линию сараев, а за ними очертания деревьев, а дальше ничего.

Окурок вылетел из форточки и потух, не достигнув земли. Леха в полусне дошел до раскладушки, разделся и лег. По потолку пробежал свет фар и осветил расходившуюся в побелке трещину. Надо подновить. Надо купить новую кровать. Мысли прошли по коридору и залезли в бачок, где в холодной воде лежали ледяные слитки. Живот зачесался, и рука потянулась к нему, но сон настиг Леху раньше.

* * *

Будильник зазвонил в половину пятого. Игорь открыл глаза и зажмурился от света фонаря. Казалось, за выходные можно было отдохнуть, а теперь началась новая рабочая неделя, и до следующих еще пять дней. Он встал и прошел по точно такому же, как у Лехи, коридору, раздражаясь на тусклую желтую кухонную лампочку. Цветочный халат матери стоял к нему спиной и мыл посуду.

– На голодный желудок курит, форточку открой, всю вонь в зал тянет.

Игорь выбросил папиросу на середине, ежась от холода, идущего из окна. Весна снова отступила, продолжался пятый месяц зимы.

– Есть будешь?

– Чай.

– Чай вчерашний, не заваривала.

Игорь налил черного цвета заварку в граненый стакан со сколом и залил половину кипятком. Мелкие чаинки кружились вверх и вниз, не торопясь оседать. Оставив стакан на столе, Игорь пошел одеваться.

Леха, как всегда, ждал его. Они обменялись молчаливым рукопожатием. Игорь взял предложенную папиросу и, прикрыв спичку от ветра, прикурил на ходу.

– Когда заберешь сумку?

– Сейчас не могу, отец в запое. По всему дому деньги ищет.

– Когда он у тебя не в запое?

– Я сказал: заберу, – огрызнулся Игорь.

Тусклый рассвет пополз по улице, превращая тени на другой стороне Свободы в людей. Даже при свете они были мрачны, одетые в почти одинаковые пальто и ватники, поодиночке идущие на заводы. Шли они быстро, но не обгоняли друг друга, сохраняя привычный ритм спешки. Для каждого свой, для всех общий. Ближе к площади Кирова ручейки объединялись в колонну и штурмовали трамваи и автобусы.