Приют для списанных пилотов - Валерий Хайрюзов

В начале сентября в транспортном авиаотряде произошло чрезвычайное происшествие. Иван Михайлович Бакшеев, нарушив инструкцию, сел на закрытый аэродром. А случилось это так: в конце дня поступило срочное задание вывезти в Тугелькан вахтовую бригаду. Бакшеев хотел вылетать, но неожиданно Тугелькан дал плохую погоду. Синоптики недоумевали. Развернув свои метеорологические карты, они говорили, что по всем данным в Тугелькане не должно быть низкой облачности. И тут-то Бакшеев вспомнил странную особенность: как только подойдут выходные дни, так Тугелькан начинает мудрить: то закроется по полосе, то вдруг даст плохую погоду.

«Выходные себе делают», — не раз мелькала у него догадка. Но как проверить?

Взяв с собой бригаду, Бакшеев вылетел с разведкой погоды.

Вышли на радиомаяк Тугелькана — видимость отличная, сверху все как на ладони: река, вдоль берега серая укатанная посадочная полоса, зеленый домик аэровокзала. Минут через десять после посадки примчался на мотоцикле начальник аэропорта Семен Кириллович Потапихин.

— Вы по какому такому праву сюда сели?! — еще не доезжая, закричал он. — Аэропорт официально закрыт, кто вам дал разрешение?!

— Я тебе сейчас покажу разрешение, — побелев, ответил Бакшеев. — Я тебя сейчас так отделаю, что у тебя даже в ливень ясно будет.

Потапихин бегом на вышку и дал радиограммы в два адреса: одну командиру отряда Ротову, другую в инспекцию, чтоб уж наверняка. Дошлый был начальник.

А тут еще беда: на взлете из-под переднего колеса выскочил камешек и попал прямо на винт, а от него в борт. Прилетел Бакшеев в Иркутск с дыркой в фюзеляже. Дырку залатали — минутное дело, а вот телеграммы никуда не денешь.

— Нет, вы нам скажите, когда прекратите ломать самолеты? — все более и более раздражаясь, спрашивал его на послеполетном разборе командир отряда Анатолий Алексеевич Ротов. — Я вас спрашиваю, когда?

Тихо в классе, все ждут, чем же закончится очередная стычка бывшего пилота-инструктора с командиром отряда.

Молчит Иван Михайлович. И не потому, что нечего ему сказать. В самый неподходящий момент к сердцу подкатила тупая боль. Краем уха он слушал Ротова и в то же время следил за шевелящимся внутри комком.

«Уволюсь, — мелькало у него в голове, — напишу рапорт и уйду в другой отряд. Хватит, надоело. Что это он со мной, как с пацаном. Для пользы дела надо было бы выставить сюда Потапихина».

— Анатолий Алексеевич, мне кажется, вы здесь несколько подсгустили краски, — растягивая слова, проговорил Бакшеев. — Самолетов я не ломал. А насчет самовольной посадки… Ну, сел. Должен же был кто-то его за руку схватить.

— Но не так, как это сделали вы!

— А как же? Подскажите! — совсем некстати улыбнулся Бакшеев. — В следующий раз я воспользуюсь вашим советом.

— Хорошо. Я поделюсь опытом, — в голосе Ротова вновь зазвенели металлические нотки. — Я отучу вас самовольничать. Пилотское на стол!

Бакшеев вдруг почувствовал, что не может вздохнуть полной грудью: боль, которая до сих пор дежурила около сердца, стала поперек вдоха. Он сделал попытку продохнуть ее, вытолкнуть боль из груди, да не тут-то было, она метнулась навстречу, и он едва не потерял сознание. Обливаясь липким потом, Бакшеев стоял, боясь пошевелиться, точно через соломинку посасывая воздух. Через несколько секунд боль начала подтаивать, он ощутил слабый ее отток, а следом, наполняя полузадохнувшиеся легкие живительной прохладой, пошел воздух. Бакшеев постоял еще немного, прислушиваясь к себе, затем глубоко, для контроля, вздохнул и, чувствуя, что самое страшное позади, улыбнувшись, сунул Ротову под нос кукиш.

— А вот это видел! — с ехидством сказал он. — Вас таких скорых до чужих свидетельств много, а оно у меня одно.

До сих пор Бакшеев сдерживал себя. Разнос шел хотя и обидный, но профессиональный, и он по привычке отбрехивался как мог, не переступал черты, полагая, что и Ротов, человек неглупый, не переступит ее. Так нет же, не хватило терпения.

Ротов опешил, затем закричал, что с этого дня не видеть Бакшееву самолета как собственных ушей, что он передаст дело в инспекцию и уж тогда-то он наверняка сгниет на земле. Но дело, в конце концов, закончилось тем, что Бакшеева на месяц отстранили от полетов.

«Может, и к лучшему, — подумал Бакшеев, — не дай Бог такое случится в воздухе».

Неудачным выдался для него этот год, точно мешок развязался. Вначале от него ушла жена. И как это часто бывает, семейные неприятности потащили за собой неприятности по работе: вскоре у него в полете разгерметизировалась кабина, ни с того ни с сего при заходе на посадку в Якутске не выпустились шасси, а потом произошел конфликт со вторым пилотом Григорием Фонаревым, и его сняли с инструкторов. Бакшеев решил, что годовую норму своих неприятностей выбрал. Все, что должно было случиться, случилось. Так нет же, оказывается, было припасено еще.

Ничто не проходит без следа — сердце, с которым он всю жизнь был в ладах, дало сбой, и он не на шутку испугался. Отыскивая причину, Бакшеев вспомнил, что накануне вечером зашел к своему другу, списанному летчику Петру Короедову, и они с ним распили бутылку коньяка.

«Перебрал, все от этого, — решил он. — Надо отдохнуть. Возьму-ка я отпуск и махну в деревню к матери».

Но съездить в деревню ему не удалось: в отряд пришло пополнение, и Ротов, остыв, попросил повременить с отпуском.