Год в Ботсване - Уилл Рэндалл

Медленно погружаясь в сон, я сомкнул веки, поддавшись приятному оцепенению. По всему телу разлилось тепло. И конечно же, как это всегда бывает, когда я уже был готов провалиться в темную и уютную бездну, меня внезапно разбудил какой-то навязчивый шум. По жестяной крыше что-то стучало и гремело.

Звук массивных теплых дождевых капель.

Pula! ^[1]

Дождь!

Неужто пошел наконец-то?

Я вскочил, отодвинув ивовое кресло по грубым половицам деревянной лачуги, и бросился к окну. Увы, меня постигло горькое разочарование: африканское солнце — несомненно, самое горячее в мире — все так же нещадно палило смиренную землю. Когда утренние лучи как следует прогрели оцинкованные листы, те начали расширяться и бороться за пространство, изгибаясь и сцепляясь меж собой, что и повлекло за собой вышеупомянутые грохочущие звуки.

Со стороны Намибии у горизонта, над пересекавшими долину реки сотнями коров и подстегивавшими их медлительными пастухами, дразняще маячили клубящиеся, громыхающие и вспыхивающие электрическими разрядами ряды черных, весьма убедительных туч. С другой стороны за покрытыми пылью колючими кустарниками акации прятался «мой» городок — современное скопление аккуратных домов, магазинчиков и роскошных домиков для сафари, выходящих верандами на берег реки. Равнина убегала от меня в туманную бесконечность — пейзаж, совершенно не изменившийся с тех пор, как несчетное число столетий назад племена кочевников пригнали сюда с запада и востока свой скот.

Когда я уселся в кресло вновь, мой уже поднаторевший глаз различил вдали справа знакомые очертания. Словно две искривленные буквы «М», запечатленные на рыжеватом склоне в нескольких сотнях ярдах сбоку, через расчистку медленно двигались силуэты слонихи со слоненком — прописная и строчная буквы. Покачивая головами с удивительной синхронностью, они спускались по пологому склону. Их серьезная, чуть ли не механическая устремленность вызвала у меня улыбку. Порой, тяжело поворачивая голову, слониха оглядывалась, дабы удостовериться, что отпрыск неотступно следует за ней, ибо даже столь жарким утром средь густого тенистого леса колючих деревьев шастали хищники.

Будучи от природы цвета растрескавшейся гончарной глины, но теперь потемневшие от черной грязи из последнего высохшего озерца, которое они повстречали на своем долгом пути от Чинамбийских холмов на юг, животные тяжело ступали вперед. Инстинкт вел их, вместе с сотнями других, невидимых глазу живых существ, к прохладным, глубоким мутным водам реки Квандо. Вскоре они двигались уже прямо на меня, но, похоже, в своих поисках воды и свежей зелени совершенно не обращали внимания на шаткую деревянную хижину, в которой я расположился.

Путь им преградило упавшее дерево мопане, высохшее и растрескавшееся, словно мумифицированный труп; с его подобных ребрам ветвей выпорхнула знаменитая сиренегрудая сизоворонка, птица, ставшая национальным символом Ботсваны. Сверкнув бирюзовыми крыльями и испуганно выкрикнув «рак-как-какер», она скрылась в буше буквально за секунду до того, как слониха неспешно подсунула ослепительно белые бивни под ствол дерева и оторвала добрую тонну груза от земли, с треском отвалив его с дороги. Затем она неуклюже отступила на несколько шагов и критически оглядела, насколько приличнее стал выглядеть проход. Ее детеныш поднял хоботок, загнув его розовый кончик, и огласил воздух громким воплем, демонстрируя сыновнее восхищение. Мамаша удостоила его подобием нежной улыбки, а затем двинулась дальше.

Порывы горячего ветра подняли у коленей животных пыльные вихри, что, по-видимому, дезориентировало их, и слониха со слоненком отклонились от намеченного маршрута. Теперь они были настроены срезать угол, пройдя через прекрасно ухоженный и заботливо орошаемый садик, окружавший наше строение. Едва уделив внимание белой деревянной ограде, колья которой разлетелись словно бирюльки, они прошествовали дальше и явно вознамерились — не демонстрируя при этом ни малейшей агрессивности — уничтожить яркие цветочные клумбы и декоративные кусты, которые столь красочно контрастировали с раскинувшимся на целые мили бежево-коричневым бушем. Юный Габамукуни, наш неунывающий и, быть может, даже слишком уж усердный садовник, не обрадуется, когда вернется из больницы. Да уж, вот бедняга расстроится.

Ей-ей, мне надо что-то предпринять, подумал я.

Отпугнуть слона…

Для того чтобы отвадить этих дружелюбных, но способных причинить ущерб животных, существуют различные способы. Некоторые африканцы всегда держат под рукой старую алюминиевую кастрюлю и черпак, чтобы отпугнуть их звуками, другие же закладывают в стратегических пунктах пиротехнику, вообще-то предназначенную для праздников.

Мой же метод обычно заключался в том, чтобы перестать дышать.

Хотя за время пребывания в Ботсване я перевидал сотни, если не тысячи этих громадных и грациозных животных, я так и не смог отделаться от чувства страха перед ними, пускай и смешанного с возбуждением, восторгом и благоговением от их созерцания. Вот и сейчас, когда слониха со слоненком прошли передо мною едва ли не в тридцати ярдах, я ощутил, как меня захлестывает волна настоящего ужаса. Больше всего хотелось убежать. Когда тень первого слона упала на окно, я осторожно, словно ретирующийся вор-домушник, отступил назад. И конечно же, натолкнулся на письменный стол, в результате чего груда книг на нем сначала приняла образ падающей башни, затем покачнулась и, наконец, с шумом обрушилась на деревянный пол. Через миг, огласив хижину звучным грохотом, к ней присоединился и я. Просидев так несколько секунд, напряженно вслушиваясь, я как можно тише поднялся на ноги и выглянул в окно. Меня тут же прошиб пот.

Теперь глаза слонихи были широко раскрыты. Она повернула ко мне три четверти своей туши и инстинктивно подняла переднюю ногу, в процессе сего действа потрясая бивнями. Ее явно напуганный детеныш с проворностью, достойной удивления, встал на дыбы рядом с мамашей и уставился на меня.

Я уставился на него.

Слоны неизменно притворяются, будто нападают. Но это лишь показуха. Берет свое материнский инстинкт. Вообще-то они ведь нечасто растаптывают предметы на своем пути, почему-то подумалось мне, когда я обозрел разгром, который учинила эта парочка: множество с корнем вырванных и поваленных деревьев и прочей раздавленной растительности. Моя лачужка была сделана из фанеры, жестяных листов да пригоршни гвоздей — в ней и стекол-то даже не было.

Впрочем, если слониха все-таки и нападет, то не всерьез, а лишь чтобы показать мне, кто здесь главный, — хотя на этот счет сомнений у меня как раз таки и не было. Потом она просто развернется, и они вдвоем с детенышем побредут прочь к реке напиться воды, пожевать листьев да вываляться в грязи.