Дом, куда мужчинам вход воспрещен - Карин Ламбер

Заканчивается посадка на рейс 542 Париж – Бомбей. Пассажиров просят пройти к выходу номер семь.

Вот они, слова, которых так боялись четыре подруги. Остающиеся в Париже возбужденно тараторят, окружив путешественницу.

– Паспорт не забыла, цыпа моя?

– Нет, Симона, милая.

– Я положила тебе миндаль в кармашек рюкзака, – шепчет Розали.

– Ты ангел. Теперь я уверена, что не умру с голоду, даже если стюардессы объявят забастовку и не станут разносить обед.

Они приехали рано, слишком рано, успели выпить по нескольку чашек кофе, к круассанам и эклерам не притронулись, болтали о всяких пустяках, потом вдруг замолчали, надолго. И вот когда пришла пора расставаться, каждая припомнила тысячу важных вещей, которые надо непременно сказать. Пока одна переводит дыхание, вступает другая, а там и третья, пусть ей уже час хочется в туалет, – но куда уж теперь нестись всеми этими бесконечными коридорами, рискуя профукать вылет? – принимает эстафету. Советы да вопросы так и сыплются: «На взлете жуй резинку. Не купайся в Ганге. Пей только бутилированную воду. Привези нам четыре сари. Пользуйся берушами, если будет слишком шумно. Сколько жителей в Индии? Сколько голых мужчин, едва прикрытых полосками ткани? Звони, сообщи хотя бы, что долетела. Возвращайся».

– Вы не забыли, что мне сорок семь, девочки?

– Да, но ты впервые летишь в такую даль.

Рядом, будто возникшие из ниоткуда, обнимаются мужчина и женщина. Посреди огромного, переполненного людьми зала они видят лишь друг друга. Оба в белом, волосы перепутаны, губы припали к губам, до чего же они хороши – тело о четырех руках. И руки эти крадутся по обжитым местам, ласкаются, сцепляются. Вот парочка разомкнулась. На какой-то сантиметр. Шепчется. И приникла друг к дружке еще плотнее. Подруги не знают, что за слова они говорят – любви, гнева или утешения. Он улетает, а она остается – или наоборот? Расстаются ли они навсегда? Или еще ничего не решили? Откуда им знать.

– Чуть не забыла, Королева дала это для тебя. Когда устроишься в красивом местечке, посади их и подумай о нас.

Карла берет пакетик с семенами бамбука.

– Берегите ее.

– Обязательно. Ну все… иди, – говорит Симона.

И целует ее в последний раз.

Джузеппина смотрит Карле прямо в глаза:

– Buon viaggio! ^[1]

– Ага! Хоть одна сообразила мне этого пожелать! Grazie bella! ^[2]

Розали крепко обнимает путешественницу:

– Не забывай нас.

Они всё глядят и глядят ей вслед – как смотрят все, кто провожает дорогого человека, улетающего на край света и надолго, словно надеются, что он передумает. Но этого никогда не происходит. Карла оборачивается, улыбается и исчезает.

Симона нажимает кнопки на своем телефоне. Она звонит той, что осталась дома, на пятом этаже.

– Все, она улетела с семенами бамбука, мы едем домой.

Они пересекают аэропорт, взявшись под руки, подлаживаясь под шаг Джузеппины, которая приволакивает больную ногу. Они уже забыли неразлучную парочку, не слышат, как скандалит какая-то женщина, не желающая доплачивать за перевес, проходят, не видя, мимо мамаш, прикорнувших на банкетках в зале ожидания, мимо детей, цепляющихся за их юбки, мимо взрослых, уткнувшихся в планшеты. Они молчат, но руки их сцеплены, как и мысли. Втроем они усаживаются на переднее сиденье фургона. Сзади не втиснуться – там столики, кресла, картины. Но даже будь фургон пуст, они сели бы вместе.

– А помните, как приехала Карла…

– С высокой прической и в красных очках.

– И с огромным чемоданом.

– Вы забыли Травиату, попугайчика!

– Какая драма!

– А Жан-Пьер-то выступал, такой гордый!

– Ам – и нету!

– Крик Карлы слышал весь квартал.

Они похоронили Травиату под гортензиями. Королева тогда еще выходила. Она сочинила для них хокку на свой манер и прочла его над цветами.