Утверждает Перейра - Антонио Табукки

Перейра, утверждает Перейра, познакомился с ним в один прекрасный летний день. День выдался и вправду чудесный. Прогретый летним солнцем и продуваемый ветром, весь Лисабон сиял. Кажется, Перейра сидел в редакции в полной растерянности: вести новую рубрику в их газете поручили ему, но что давать на страницу «Культура» в ближайший номер, он представлял себе плохо, а главный редактор «Лисабона» уехал в отпуск. И он, Перейра, сидел и размышлял о смерти. В такой погожий летний день, когда легкий бриз с Атлантики ласково треплет макушки деревьев, светит солнце и город искрится, в буквальном смысле искрится у него под окном, и синева невиданная, утверждает Перейра, синева была такой чистоты и яркости, что даже больно было смотреть, — в такой вот день он задумался о смерти. Почему? Объяснить этого Перейра не мог. Может, потому, что когда он был совсем маленьким, у отца было похоронное бюро и называлось оно «Перейра Ла Долороза», может, потому, что несколько лет назад он потерял жену, умершую от туберкулеза, или потому, что сам он был тучным, с больным сердцем и высоким давлением и врач говорил, что если так будет продолжаться, то долго он не протянет, но факт тот, что Перейра, утверждает Перейра, стал думать о смерти.

Совершенно случайно он начал листать журнал, попавшийся под руку тоже по чистой случайности. Какой-то литературный журнальчик, в котором почему-то был и отдел философии. Журнал, скорее всего, авангардистский, точно он не берется сказать, но там было немало сотрудников-католиков. Перейра тоже был католиком или, по крайней мере, считал себя таковым на тот момент — правоверным католиком. Единственное, во что он не мог поверить, — это в воскресение плоти; в воскресение души, понятное дело, да. Безусловно. В том, что у него есть душа, он никогда не сомневался, но чтобы вся его плоть, эта мясистая толща, которая облекала его душу, это уж извините, нет, о каком возрождении здесь можно говорить и с какой, спрашивается, стати. Весь этот жир, неотвязно следующий за ним везде и всюду, этот пот и одышка, когда он поднимается по лестнице, почему они-то должны воскреснуть? Нет, лично ему, Перейре, в той, другой жизни все это было совершенно ни к чему, он не желал такой вечности и не хотел верить в воскресение плоти. От нечего делать он начал листать, утверждает он, журнал и наткнулся на статью, где было сказано: «Из дипломной работы, защищенной в прошлом месяце в Лисабонском университете, мы публикуем здесь рассуждение о смерти. Автор этой работы, Франсишку Монтейру Росси, окончил с отличием философский факультет, и предлагаемая статья представляет собой лишь фрагмент его большого труда, но мы надеемся, что в будущем он продолжит сотрудничество с нами».

Перейра, утверждает Перейра, поначалу просматривал эту статью, не имевшую заглавия, по диагонали, потом машинально вернулся на несколько страниц назад и сделал выписку. Почему он это сделал? На этот вопрос Перейра не может дать вразумительный ответ. Возможно, потому, что этот авангардистский католический журнал его раздражал, возможно, потому, что в тот день он вообще плевать хотел и на авангард, и на католицизм, при том что сам он был глубоковерующим человеком, а может, просто потому, что в тот момент, в разгар сияющего в Лисабоне лета, ему, Перейре, придавленному весом собственного размякшего тела, идея воскресения плоти казалась особенно отвратительной, но факт тот, что он начал переписывать статью, возможно исключительно ради того, чтобы выбросить потом журнал в корзину.

Перейра утверждает, что он не переписывал всю статью целиком, а сделал только одну выписку в несколько предложений, и это документальный факт: «Отношение, которое в самом общем виде определяет глубинный смысл нашего бытия, есть отношение жизни и смерти, и то обстоятельство, что наше существование имеет своим пределом смерть, является основополагающим для осознания ценности жизни». Потом он взял телефонную книгу и сказал себе: Росси — фамилия необычная и в справочнике наверняка будет только один Росси. Он, утверждает Перейра, набрал номер, который и сейчас хорошо помнит, и услышал, как на другом конце ответили «алло». Алло, сказал Перейра, говорит «Лисабон». Слушаю вас, ответил голос.

Понимаете, сказал, как он утверждает, Перейра, с вами говорят из газеты «Лисабон», она стала выходить всего несколько месяцев назад, не знаю, попадалась ли вам наша газета, мы вне политики, это независимая газета, но мы верим в бессмертие души, то есть, я хочу сказать, придерживаемся католической направленности, и я хотел бы поговорить с господином Монтейру Росси. Перейра утверждает, что на противоположном конце последовала короткая пауза, а потом голос ответил, что Монтейру Росси — это он, но что он не особенно-то думает о душе. Перейра, в свою очередь, тоже помолчал несколько секунд, потому что ему показалось странным, утверждает он, чтобы человек, чья подпись стояла под столь глубокими высказываниями о смерти, не думал о душе. И тогда он решил, что произошло какое-то недоразумение, и его мысли сразу же переключились на идею воскресения плоти, его навязчивую идею, и он сказал, что прочел статью Монтейру Росси о смерти, и еще сказал, что он, Перейра, тоже не верит в воскресение плоти, если он правильно понял то, что хотел сказать Монтейру Росси. В общем, Перейра, утверждает он, совсем запутался и начал злиться, злиться главным образом на себя, зачем нужно было звонить незнакомому человеку и тем более заводить с ним разговор о таких тонких, можно сказать сугубо личных, вопросах, как душа и воскресение плоти. Перейра, утверждает он, пожалел об этом звонке и уже собирался повесить трубку, но тут, сам не зная почему, пересилил себя и продолжил разговор, сказав, что его зовут Перейра, доктор Перейра, что он возглавляет отдел культуры в газете «Лисабон», которая, конечно, всего-навсего вечерняя газета, словом, не может пока что тягаться с другими столичными газетами, но он уверен, что рано или поздно и она обретет свое лицо; правда, до сих пор «Лисабон» печатал только светские новости, но уже принято решение, и начиная с субботнего номера в их газете будет страница культуры; редакция пока еще не укомплектована, и ему, Перейре, нужен внештатный сотрудник, который бы занимался одной определенной темой.

Перейра утверждает, что господин Монтейру Росси сразу оживился и затараторил, что готов сегодня же явиться в редакцию, он говорил также, что работа его интересует, любая работа, потому что после окончания университета, увы, приходится обеспечивать себя самому и работа ему очень нужна, но Перейра предусмотрительно отговорил его приходить в редакцию, сказав, что пока этого делать не стоит, а лучше встретиться где-нибудь в городе. Он сказал именно так, утверждает Перейра, потому что не хотел приглашать незнакомого человека в обшарпанную комнатушку на улице Родригу да Фонсека с хрипящим, как в приступе астмы, вентилятором и пропахшую кухонным чадом, поднимавшимся от консьержки, сущей мегеры, которая смотрела на всех с подозрением и только и делала, что стряпала. И потом, ему не хотелось, чтобы кто-то посторонний узнал, что всю редакцию отдела культуры в газете «Лисабон» составляет он один, Перейра, человек, обливающийся потом в этой конуре от жары и тесноты; короче, он предложил, утверждает Перейра, встретиться в городе, и тот, Монтейру Росси, согласился: хорошо, сегодня вечером в ресторане на Праса да Алегрия большой народный праздник, танцы, песни, гитары, меня пригласили спеть им что-нибудь неаполитанское, я, знаете ли, наполовину итальянец, хотя неаполитанского диалекта не знаю, но, так или иначе, хозяин заведения оставил для меня столик на улице, на нем будет карточка с моим именем, как вы смотрите на то, чтобы встретиться там? Перейра, утверждает Перейра, согласился, повесил трубку, вытер пот, и тут его осенила блестящая идея — открыть рубрику «Памятные даты» и, не откладывая, дать ее уже в субботний номер; и так вот, почти автоматически, может, потому, что в тот момент он думал об Италии, он вывел заголовок: «Два года назад скончался Луиджи Пиранделло». Затем, чуть ниже, сделал врезку: «Великий драматург показал Лисабону свою пьесу „Сон, а может быть, явь?“». Было двадцать пятое июля тысяча девятьсот тридцать восьмого года, и весь Лисабон сверкал в синеве, овеваемый легким бризом с Атлантики, утверждает Перейра.