Ты здесь не чужой - Адам Хэзлетт

Значит, так, уточним с самого начала: докторов я терпеть не могу и ни в какие группы поддержки отродясь не ходил. И в свои семьдесят три меняться не намерен. Все эти психиатры могут пойти и трахнуть себя в задницу — под дождем, на вершине бесплодной горы, прежде чем я притронусь к их змеиному жиру или стану слушать тупую болтовню «специалистов» в два раза младше меня. Я убивал немцев на полях Нормандии, оформил двадцать шесть патентов, был женат на трех женщинах и всех трех похоронил, а теперь меня задолбала налоговая инспекция — впрочем, у них столько же шансов получить с меня хоть цент, сколько у Шейлока — вырезать фунт живого мяса [ Шейлок — персонаж Шекспира, требовавший с должника фунт его плоти ]. Бюрократы совершенно не способны мыслить. Могли бы у меня поучиться.

Взять, к примеру, как я обзавелся «саабом», на котором рассекаю теперь окрестности Лос-Анджелеса. Машину одолжила мне племянница, та, что из Скоттсдейла. Увидит ли она ее снова? Вряд ли. Конечно, когда я просил автомобиль взаймы, я твердо намеревался его вернуть. Возможно, через день-два или пару недель на меня снова найдет такой стих, но пока что забудем племянницу, ее муженька и троих ребятишек, которые таращились на меня за столом так, словно я — музейный экспонат, доставленный им на дом, чтобы наводить зевоту. Можешь хоть вприсядку вокруг этих ребят плясать. Ложками скармливают им риталин [ Риталин — психотропное возбуждающее средство ] и частные школы, детки так и глядят: дай, дескать мне такое, чего у меня еще нет. Я хотел было почитать им историю, про нашествия варваров, эпидемии и войны, но все полки в их квартирище забиты керамикой да биографиями звезд. Тоскливо до смерти, хорошо, что выбрался.

Неделю назад я выехал из Балтимора — повидать своего сына Грэйма. Все думаю о нем последнее время, как мы возились вдвоем в сарае позади старого дома, идеи из меня просто фонтаном били, когда он сидел рядом и слушал. Удастся ли еще свидеться? И отчего б не заглянуть по пути к другим родичам, прикинул я. Начать хотел с дочери Линды в Атланте, но она, оказывается, переехала. Я набрал номер Грэйма, он не сразу пришел в себя, когда услышал мой голос, а потом заявил, что Линда меня знать не хочет. Поскольку и мой младший братец Эрни свел нашу встречу к ланчу (и это после того, как я тащился на автобусе аж в Хьюстон!), до меня дошло, что задуманное семейное мероприятие может обернуться чересчур большими хлопотами. Погостив в Скоттсдейле, я окончательно утвердился в своем мнении. Они думают — представится и другой случай, я заеду к ним снова. А на самом-то деле я уже подписал завещание, подтвердил авторские права по патентам и теперь составляю эту записку для будущего биографа: пройдет лет десять-двадцать, истинное значение моих открытий станет очевидно для всех, и ему-то пригодятся эти заметки, чтобы не возникло никакой путаницы.

* Фрэнклин Колдуэлл Зингер, род. 1924, Балтимор, Мэриленд.

* Сын немца-механика и дочери банкира.

* Мой «психический срыв», якобы последовавший за «дезертирством» в Париже, был раздут армейским врачом-практикантом, который позавидовал моим познаниям в области диагностики. Что касается эпизода со стриптизом в Лувре, в зале Рубенса, так он был на несколько недель раньше и вписывался в общую атмосферу празднования победы.

* Бакалавр искусств, затем доктор инженерных наук, университет Джонса Хопкинса.

* 1952. Первый и последний опыт лечения электрошоком. Никогда, никогда, никогда не прошу этого своим родителям!

* 1954— 1956. Научный сотрудник, лаборатории «Истмен Кодак». Как и во всех научных заведениях нашей страны, талант здесь подавляли. Едва я заговорил об изъянах в системе управления, мне указали на дверь. Два года спустя я запатентовал механизм фотозатвора, и «Кодак» все же сдался и купил права (тогдашний вице-президент по новым разработкам, Арч Вендел-лини, путался-таки с подругой своей дочери и пусть даже не пытается отрицать -видели, как дергается у него левое плечо, когда он лжет?)

* Диагнозы, которые мне ставили впоследствии (в огромном количестве, уверяю вас), были порождены двумя губительными силами: 1) обнаружившейся в последнее столетие тенденцией психиатрии видеть в эксцентричности болезнь и 2) желанием моих присных сделать меня послушным (а если удастся, и вовсе связать по рукам и ногам).

* Идею электрической хлеборезки украл у меня переодетый северным оленем шпион в кафе Чеви-Чейза — откуда мне было знать, что он состоит на жалованье в «Вестингаузе» [ «Вестингауз Электрик» — крупная компания, производящая среди прочего и бытовую технику ]?

* Провал в воспоминаниях за 1988-1990 годы (до недавнего времени я полагал, что пост министра юстиции все еще занимает Эд Мизе) объясняется отнюдь не параноидальным отключением сознания, а самоуправством моей третьей жены, взявшейся приправлять мне кофе транквилизаторами. Не верьте тому, что вы услышите насчет бракоразводного процесса.

Я позвонил в дверь Грэйму в Венеции, и мне открыл какой-то еврей лет под тридцать с удивительно развитой мускулатурой. Посмотрел на меня испуганно и сказал:

— А мы вас ждали только завтра.

— Кто «мы»? — уточнил я, и он ответил:

— Мы с Грэймом, — и тут же добавил поспешно: — Мы друзья, просто друзья, понимаете? Я тут не живу, зашел поработать на компьютере.

Надеюсь, этот парень не собирается делать карьеру в кино: мне сразу же стало ясно, что сын у меня гей и трахается с этим придурком в дорогих на вид очочках. В армии такое встречается на каждом шагу, я еще в юности понял, что гомики выглядят по-разному — не все изнеженные, как обычно представляют «голубых». Тем не менее это не дело, что мой двадцатидевятилетний мальчик сделался извращенцем — только без обид, ладно? — а мне об этом ничего не сказал. Ладно, увижу его, сразу поговорю, решил я. «Марлон Брандо» вышел из ступора, достал из багажника машины мой чемодан и повел меня через дворик с цветущим лимонным деревом к однокомнатному коттеджу, который с первого же взгляда пришелся мне по душе. Тут и раковина имелась, и освещение прекрасное.

— Отлично подойдет, — заверил я его и перешел к делу: — Давно спишь с моим сыном?

Он, конечно же, счел меня старпером-гомофобом, готовым разразиться эдакой религиозной проповедью. Увидев в его глазах затравленное выражение — точь-в-точь олень в свете фар, — я сжалился и поспешил его разуверить. Я, знаете ли, видел баб, раздавленных танком, и не собираюсь падать в обморок оттого, что не дождусь пары лишних внуков. Всякие там социальные предрассудки, говорю, противоречат моим идеалам, чистейшим идеалам Просвещения, скомпрометированным веками неполного и своекорыстного применения. Тут стало очевидно: Грэйм кое-что поведал дружку о своих предках. Парень глядел на меня снисходительно, улыбался ласково, дурачок: дескать, старик всю жизнь страдает умственным расстройством, месяц получше, месяц похуже, разбрасывается направо-налево великими идеями, а в руках-то ничего не удержит… Знаете, что я всегда говорю в таких случаях? Посмотрите-ка национальные патенты на имя Фрэнка Зингера! Да он, недоучка, небось, думает: «Просвещение» — это филиал «Дженерал Электрик». Не стал я читать ему лекцию, хотя мог бы, а сказал попросту: