Производственный роман (повес-с-ть) - Петер Эстерхази

Мы не находим слов1 [1]. Мы обратились в камень. Испуганно моргаем: неужели мы настолько во власти своих прихотей? Воздуха мало, но он есть. Живот вздрагивает от возбуждения, из-за этого кажется, что брюки нам велики. Вот мы уже потянулись к ремню (поясу). Приподняв полы пиджака, мы погружаем руки в карманы, шарим в них. Встаем на носки, затем опускаемся на пятки. Голова вздрагивает, копание в карманах приобретает разнообразный темп: темп покачивания, головы, сердца2. Мы что, теперь можем думать что угодно? Неужели мы настолько зависим от обстоятельств?

Мы бы с удовольствием двигались в избранном направлении и с удовольствием повернули бы назад. Мы разрываемся между отчаянием и надеждой. Может, нам спокойно и с ответственностью завопить? Но ведь мы — ярко выраженный представитель бухгалтерского мышления? Однако мы уже так долго смотрим на эти разноцветные телефоны и папки и фикус в дальнем углу, что это нас не успокаивает. Мы и не успокаиваемся.

Между тем мы выглядываем в окно, держа руки в карманах, покачиваясь; это нас «молодит». Мы моложавы. Теперь у нас появляются вокруг глаз морщинки уже не только когда мы смеемся. Во дворе видны наши сотрудники в несколько уменьшенном виде3. Они шевелятся; это хорошо.

Мы слишком о многом думаем. Скоро мы уже не будем знать, откуда ветер дует. Будем размышлять партикулярно. Утратим перспективы. Мы не предприятие, мы — живое существо, а предприятие таковым не является. Мы — жители Центральной Европы: с измотанной нервной системой и жесткой туалетной бумагой.

Мы не дрожим, как осиновый лист; мы в зависимом положении. Мы не любим себя. Кто-нибудь кого-нибудь увидит, заметит у того в глазу соринку, и конец! Пусть даже этот кто-нибудь склонен высказаться о соринке с позитивной точки зрения! В нашем глазу ни одной соринки, но человеческая душа многообразна. И, подобно величию, она, эта душа, проста: в министерстве мы копаем под самих себя. Нам, если хочется, можно знать, если мы этого захотим: мы — человек министерства. Нет, скорее, планового управления. Наши действия, направленные против самих себя, были бы уместны для демонстрации силы, но они неуместны здесь.

Равнодушно откладываем газету в сторону: всегда найдется какой-нибудь друг детства, который может доказать, который с удовольствием вспоминает, как мы накладывали шину пауку или — бр-р-р — отрывали ему лапки одну за другой. Мы решительно отворачиваемся от окна: мы гуманисты, мы классовые борцы, мы сознательны и каждую минуту каждого дня думаем о потребительском спросе, о нуждах народного хозяйства, валютном балансе и СЭВе, о проблемах и достижениях социализма во всем мире, о попытках улучшить эффективность производства и в то же самое время об интересах рабочего класса, особенно нам следует подумать об «интересах рабочего класса», мы думаем о прибыли предприятия, но мы за ней не гонимся, мы думаем о своем престиже, самолюбии и попытках самореализации, о роли, которую играем4, которую мы выбираем и которая выбирает нас, о… и еще мы думаем о партийном руководстве области, о нем мы думаем непременно, думаем мы, однако, и о влиянии общественных слоев, групп и организаций, из которых мы происходим, членом которых являемся, куда хотели бы попасть или мнение которых нам стоит считать важным, и напоследок, но не в последнюю очередь, мы думаем о том, чтобы при сборке навоя идентичные детали попадали на одинаковые станки, благодаря чему — тут мы бросаем взгляд на входящую секретаршу с перекошенным от ужаса лицом — время шнуровки, проведение основ по ремизе и ламелям сокращается.

Секретарша грешит против традиций, поэтому мы ее отсылаем. С вожделением смотрим ей вслед: просто есть у бедер такой трудноописуемый изгиб, против которого мы бессильны, и ради этих бедер (в количестве двух штук) мы готовы на все. «Допустимую погрешность» — результат ошибок при округлении (напр., 10-6) — мы рассматриваем с определенной толерантностью, звоним. Одной ягодицей сидим на своем письменном столе, от которого делегации оставили рожки да ножки5. Рассеянно листаем какой-то научный труд: а ведь после точки с запятой — если только потом не идет имя собственное — пишется маленькая буква. Что это такое, с упреком спрашиваем мы у входящей вновь секретарши. Черты лица у дамочки теперь разглажены, губы подкрашены она вертит задом, а взгляд твердый: демократия, Че надо, товарищ генеральный? Она вызывающе на венгерский манер, вскидывает голову, горячая, как древние пастушьи костры, дерзость начинает все быстрее струиться в ее жилах, она выпрямляется, волосы треплет сквозняком, притопывает ножкой. Красивая. Мы говорим тихо, чтобы она прислушалась. Мы недовольны, поскольку прочитали, что — и это у нас-то — награжден человек, получивший от 100 маток 136 ягнят. А ведь они могли бы ягниться и дважды в наших условиях. То же самое можно сказать и про случку свиней два раза в год; еще одну случку можно добавить. Мы задумываемся. Мы искренне считаем, что конец тому ягненку, которого заприметил волк, этот свирепый хищник. Чем красивее ягненок, тем скорее ему конец. Волк, и это нам хорошо известно, по-настоящему признает только один принцип: дубинку, которой помахивает здоровый пастух, сжав ее в крепком кулаке.

Волком мы называем страх перед новым, консерватизм, неорганизованность, лень, нетерпимость.

Пастухом мы называем дисциплину (социалистическую).

Дубинкой мы называем бесперебойную поставку сырья, сокращение простоев дня, позитивное использование времени на работе, интегрированное управление производством… процессографическое регулирование производственного процесса.

Ягненком мы называем народное хозяйство и растущую, развивающуюся, богатеющую и дорогую нашему сердцу социалистическую родину.

Секретарша внезапно прерывает свой танец, поворачивается к нам, и ее зрачки немного расширяются. Мы внимательно изучаем волосы у нее под мышками. Голодной куме капитализма хлеб на уме, но мы не дремлем. Отстраняем секретаршу от себя; мы не делали ей никаких предложений. Еще не и уже не: сейчас не. Много женских задниц ощупали мы этими руками, но кровь их не запачкала. Ожиданий как грязи. Стратегия у нас есть, но она не самая лучшая, есть также замечательные варианты компромиссов, один из них лучше всех, его мы называем самой лучшей стратегией, которая вот так и появилась. Из небожителей Энгельса призываем на помощь: тому, чего хочет каждый в отдельности, препятствуют все остальные, а того, что выходит, никто не хотел. Секретарша, несмотря на помаду, снова пугается. В самом деле, могут ли основным источником информации для нас служить различные официальные и полуофициальные материалы, заявления, протоколы и балансовые отчеты, даже если составляем их мы сами? В них довольно многих сведений нет, и много таких, которые не. Пожалуйте.