Нежный bar - Дж. Р. Морингер

Там, где нет морей, волны сердца порождают приливы и отливы.

Дилан Томас, «Свет пробивается туда, где не светит солнце»

Мы шли туда в поисках всего того, в чем нуждались. Голодные и смертельно усталые, шли набраться сил. Поделиться радостью или погрузиться в печаль. Забегали пропустить стаканчик для храбрости перед свадьбами или похоронами и приходили после — успокоить нервы. Мы шли туда в надежде найти ответ. В поисках любви, секса, неприятностей на свою голову или встречи с кем-то, кого потеряли из виду, ведь рано или поздно там появлялись все. Но чаще всего мы оказывались там, когда хотели, чтобы нашли нас.

Список моих собственных потребностей был длинным. Меня — единственного ребенка — бросил отец, и мне не хватало семьи, дома и мужского общения. Особенно последнего. Мужчины были нужны мне в качестве наставников, героев, примеров для подражания и противовеса моим матери, бабушке, тете и пяти двоюродным сестрам, с которыми я в то время жил. В баре нашлось множество кандидатов на роль отцовской фигуры, хотя была и парочка персонажей, в обществе которых я нуждался меньше всего.

Бар стал моим прибежищем задолго до того, как я получил законное право приходить туда. Он помог мне вновь обрести веру, когда я был мальчишкой, заботился обо мне-подростке, а когда я превратился в юношу, бар принял меня как своего. Конечно, сильнее всего нас привлекает то, чего мы никогда не получим, или то, что нам вряд ли удастся удержать, но я верю: лучше всего характеризует человека то, что принимает его в свой мир. Став в баре «своим», я был счастлив, пока однажды вечером меня оттуда не выгнали. Этим окончательным изгнанием бар спас мне жизнь.

На том перекрестке бар, как бы ни менялось его название, находился всегда: с сотворения мира или с момента отмены сухого закона, что для моего родного города Манхассета на Лонг-Айленде, где пили все, было почти одним и тем же. В тридцатые годы в нашем городке останавливались кинозвезды по пути в расположенные неподалеку яхт-клубы и на шикарные океанские курорты. В сороковые годы бар стал раем для солдат, возвращавшихся домой с войны. В пятидесятые — местом сбора латиносов и их подружек в пышных юбках. Но в местную достопримечательность, в желанный для всех приют бар превратился лишь в семидесятые годы, когда его купил Стив и переименовал в бар «Диккенс». Над дверью Стив повесил профиль Чарльза Диккенса, а под профилем написал старинным английским шрифтом: Диккенс. Такая откровенная англофобия не очень пришлась по душе Кевинам Флиннам и Майклам Галлахерам [1]из Манхассета. Они смирились с этим только потому, что целиком и полностью одобряли главное правило, введенное Стивом: каждая третья рюмка бесплатно. Помогло и то, что обслуживать столики Стив нанял семь или восемь человек из семейного клана О’Мали, а также прибегнул к всяческим ухищрениям, чтобы «Диккенс» выглядел так, будто его по кирпичику перевезли из ирландского графства Донегал.

Стив хотел, чтобы его бар был похож на европейскую пивную, но в то же время оставался типично американским заведением для простой публики. Его публики. В сердце Манхассета, деревенского пригорода с населением в восемь тысяч человек, в семнадцати милях к востоку от Манхэттена, Стив хотел создать своего рода убежище, где его соседи, друзья, собутыльники и особенно школьные приятели, возвращавшиеся из Вьетнама, смогли бы почувствовать себя в безопасности, как дома. Начиная любое предприятие, Стив верил в успех — эта вера была его самым привлекательным качеством и самым трагическим недостатком, — но «Диккенс» превзошел самые смелые его ожидания. Вскоре для жителей Манхассета слово «бар» стало означать именно бар Стива. Так же, как мы говорим «город», подразумевая Нью-Йорк, и «улица», подразумевая Уолл-стрит, мы всегда говорили «бар», подразумевая тот самый бар, и ни у кого никогда не возникало вопроса, о чем идет речь.

Потом, незаметно, «Диккенс» стал чем-то большим, чем просто бар. Он стал тем местом, где можно было укрыться от любых жизненных бурь. В 1979 году, когда расплавился ядерный реактор на АЭС «Три-Майл-Айленд» и северо-восточные районы Америки охватил страх Апокалипсиса, многие звонили Стиву, чтобы зарезервировать места в герметичном подвале под его баром. Конечно, у всех имелись собственные подвалы. Но «Диккенс» был чем-то особенным. Каждый раз, когда впереди маячил конец света, люди в первую очередь вспоминали о нем.

Бар являлся не только убежищем. В заведении Стива давали ежевечерние уроки демократии — ведь алкоголь делает всех людей равными. Стоя в центре бара, можно было наблюдать, как мужчины и женщины, выходцы из всех слоев общества, поучают друг друга и вступают в перебранки. Самый нищий человек в городе обсуждал «нестабильность рынка» с президентом нью-йоркской фондовой биржи, а местный библиотекарь читал бейсболисту, портрет которого висит в зале славы бейсбольной команды «Нью-Йорк Янкиз», лекцию о том, как правильно рассчитать время перед ударом битой. Слабоумный швейцар вдруг выдавал такую оригинальную и в то же время такую мудрую фразу, что преподаватель философии из колледжа записывал ее на салфетке, которую затем прятал в карман. Можно было услышать, как бармены в перерывах, между записью ставок и смешиванием коктейлей «Розовая белка», изъясняются подобно древнегреческим мыслителям.

Стив считал бар на перекрестке самым демократичным заведением в Америке, а уж он-то знал, что американцы благоговеют перед своими барами, салунами, тавернами и забегаловками (одно из его любимых словечек). Он знал, что американцы отводят барам особое место в жизни и приходят туда по любому поводу: чтобы поделиться радостью, за поддержкой, а самое главное, за панацеей от чумы нашего времени — одиночества. Но Стив и не догадывался, что пуритане, приплыв в Новый Свет, сначала построили бар, а потом уже церковь. Он не думал, что американские бары являются прямыми потомками средневековых трактиров из «Кентерберийских рассказов» Чосера, которые произошли от саксонских пивных, а те, в свою очередь, от древнеримских придорожных таверн. Предками бара Стива были раскрашенные пещеры Западной Европы, где во времена каменного века, почти пятнадцать тысяч лет назад, старейшины посвящали юношей и девушек в традиции племени. Хотя Стив и не знал всех этих фактов, он придавал огромное значение этому заведению, и умудрился построить такой странный, ни на что не похожий и удивительно совпадающий по характеру с его посетителями бар, что слава о нем распространилась далеко за пределами Манхассета.

Мой родной город славился двумя вещами: лакроссом и алкоголем. Год за годом Манхассет взращивал непропорционально огромное число великолепных игроков в лакросс и еще больше людей с испорченной печенью. Многие также знали Манхассет как место, где разворачивались события «Великого Гэтсби». Сочиняя главы своего шедевра, Фрэнсис Скотт Фицджеральд сидел на обдуваемой ветрами веранде в Грейт-Нек и смотрел через Манхассетский залив на наш город, который превратил в выдуманный Ист-Эгг, — исторический факт, придававший некий шик нашим пиццерии и аллее для игры в боулинг. Мы жили в месте действия романа Фицджеральда. Мы назначали свидания в его декорациях. Это возбуждало — и в то же время льстило нам. Все, кто бывал в Манхассете, понимали, почему в романе Фицджеральда спиртное течет рекой. Не только в книге мужчины и женщины напивались на шумной вечеринке до потери сознания или до тех пор, пока кого-то не собьет машина. Для нас таким был обычный вечер вторника.