Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер

«…О любви, которая есть истинная жизнь, и о войне, против которой надо бы нам восстать. Всем миром наших душ — кошек, собак, птиц, возможно, даже рыб. Вот про кур — не знаю. Иначе зачем мы? Воистину — зачем?»

Антония долго и с наслаждением ставила жирную точку вопросительного знака, можно сказать, рисовала её, впечатывала в бумагу сильным нажатием руки. Потом отложила ручку и устало пристроила ладони на рукописи. Она прикрыла глаза, глубоко вздохнула и начала обратный отсчёт ожидания неги и кайфа, которые посещали её всякий раз в самом конце работы. Следом, чуточку позже, приходят ещё и тревога с напряжением, но это через какое-то время. Сначала появляются нега и кайф. И чувство удивительного удовлетворения, гордости собой. Проделана огромная работа. Здесь, в этой толстой пачке чуть желтоватой бумаги, теперь живут и дышат её… нет, не персонажи, это не главное, её чувства и страсти, её любовь и ненависть, огромная часть её самой. Она с нежностью поправила слегка загнувшиеся уголки самого последнего листа, на котором только что чуть не проделала дырку, изображая точку. «Лапочка моя!» — с нежностью прошептала рукописи Антония, уже почувствовавшая «прибытие» кайфа.

Завтра… завтра она попробует начать перечитывать. Не вычитывать, нет — сначала Масик должен набить двумя пальцами весь текст в эту адскую машину — в компьютер, потом распечатать на орущем омерзительном принтере… и только после будет окончательная вычитка. После Масиковой правки. Она полностью доверяет Масику — он отличный редактор и грамотный зануда… Ужасно тягучая, придирчивая зануда! Иногда как прицепится к слову и давай блеять: «Ну, откуда ты, белочка моя, взяла это слово-то? Его читатели не знают, им словарь понадобится, они будут раздражаться на автора, который употребляет такие слова…» — нудит, нудит, а сам смотрит робко и испуганно, знает, что ему сейчас влетит, но сущность его — Редактор Редакторыч — промолчать не может, дрожащим голоском, а проблеет… Антония, разумеется, выдаёт по полной: мол, пущай эти животные просвещаются, лишний раз полазить по словарям никому не вредно, а слово такое есть, и никто этому народу не виноват, что он свой собственный язык забывать начал. Ну, да, слово мудрёное — «исполать», к примеру… А чем плохо-то узнать новое слово? То есть, старое, но для невежественного читателя очень даже новое.

Масик выслушает, мелко и быстро кивая, соглашаясь заранее с каждым её аргументом, и на том его претензии практически закончатся. Он уже давно усвоил, что имеет дело с живым классиком современности, которого если и браться редактировать, то затаив дыхание, встав навытяжку и салютуя под козырёк. То есть, бережно, нежно, с экивоками, а лучше вообще ничего не трогать. Классика же.

Но завтра она ему пока что не отдаст рукопись для набора текста в компьютере. Ещё разок надо будет пробежать по ней глазами… хотя бы наискосок. Есть моменты, смущающие… требующие возвращения и, возможно, заострения. Или напротив — сглаживания. Уж слишком с сердцем она писала некоторые куски, не пересолила ли эмоциями и словечками? Но это завтра…

Шея, как обычно, затекла от трёхчасового сидения за письменным столом, правая кисть чуть ноет из-за писчего спазма. Да, она в конце первого десятилетия 21-го века пишет ручкой, не пользуясь никакими машинками или, не дай бог, компьютером. В этом её особенная гордость, ведь такой труд сразу становится ещё и немножко физическим — в смысле тяжести.

— Почему вы не печатаете на компьютере? — часто и с огромным удивлением спрашивают её молоденькие журналисты, берущие интервью у старой писательницы, и обалдело глядят на её совершенно архаичный письменный стол, заваленный бумагами, амулетами, маленькими сувенирчиками вперемежку со святыми книгами типа Библии.