Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд

Округ Колумбия, Арканзас, 1956

Худшей смерти и худшего дня для нее Джон Мозес не мог бы выбрать, даже если бы готовился всю жизнь. Что не исключено – он был упрямей осла и все делал наперекор. Случилось это в день встречи Мозесов, и все шло гладко – по крайней мере, ни шатко ни валко, – пока Джон не испортил праздник.

Семейную встречу каждый год устраивали в первое воскресенье июня. Так уж повелось. Как-никак традиция, а для Джона Мозеса традиции – дело святое. Чуть ли не каждый год его дочка Уиллади (жившая аж в Луизиане) просила перенести встречу на второе воскресенье июня или первое воскресенье июля, но у Джона Мозеса был один ответ: «Лучше мне в аду сгореть».

Уиллади напоминала, что в ад он не верит, а Джон уточнял: не в ад он не верит, а в Бога, – насчет ада вопрос открыт. И добавлял, что если ад все-таки есть, то самое скверное, что может случиться, – это ежели муженек Уиллади, Сэмюэль Лейк, угодит туда с ним за компанию, ведь он священник, а все святоши (и особенно методисты, как Сэмюэль), как известно, негодяи каких поискать.

Уиллади не спорила, но в первое воскресенье июня каждого года открывалась ежегодная конференция. В этот день начальство оповещало луизианских священников-методистов, довольны ли прихожане их службой за минувший год и оставят ли их на прежних местах.

Сэмюэля почти каждый год переводили на новое место. Многим он был поперек горла – разумеется, без злого умысла. Он всего лишь поступал так, как считал правильным, – скажем, ездил каждое воскресное утро по трущобам, набивал в свой драндулет бедняков (зачастую и вовсе оборванцев) и вез в город, на богослужение. Ладно бы он устраивал две службы: одну – для трущобного сброда, другую – для порядочной публики, чья одежда и обувь – верный пропуск на небеса. Но Сэмюэль Лейк придерживался неудобного убеждения, что Господь любит всех одинаково. Добавьте еще, что проповедовал он слишком уж страстно, колотил кулаком по кафедре и восклицал: «Если верите, скажите: АМИНЬ!» – прекрасно зная, что методисты пытаются отойти от подобной манеры, – и вы поймете, чем были недовольны прихожане.

Джону Мозесу на обязанности Сэмюэля было плевать. Незачем нарушать семейную традицию из-за того лишь, что Уиллади по дурости своей выскочила за священника.

Разумеется, когда Уиллади выходила за Сэмюэля, был он вовсе не священником, а рослым, статным деревенским парнем, силачом и красавцем. Черные волосы, голубые глаза – смесь кровей, уэльской и ирландской. Немало девчонок в округе Колумбия слегли на неделю, когда Сэмюэль женился на простенькой, неприметной Уиллади Мозес.

От Сэмюэля Лейка исходили чары. В нем жили доброта и ярость, необузданность и нежность, а если он любил, то всем сердцем. Он пел звучным тенором, играл на гитаре, на скрипке, на мандолине – на любом инструменте. Слава о Сэмюэле и его музыке шла на весь округ.

– Сэм Лейк может сыграть все что угодно.

– Под его пальцами струны говорят.

– Говорят на языках [1].

Каждый год, в первый день летних каникул, Сэмюэль и Уиллади сажали в машину детей и отправлялись на юг Арканзаса. У Уиллади и так были веснушки на всех доступных солнцу местах, и все равно она каждый раз открывала окно и свешивала руку, и Господь одаривал ее новыми конопушками. Ветер трепал ее пышные рыжеватые волосы, и Уиллади громко смеялась от счастья: домой, на волю!

Уиллади любила этот обычай, ежегодную поездку. Любила уютно устроиться в машине со своими славными ребятишками и поразмышлять о том, куда идет их жизнь и отвечают ли дети именам – данным при рождении как напутствия. Старшего сына она назвала Нобл, «благородный», – призыв небесам наделить его мужеством и честностью. Младшему дала имя Бэнвилл – «добрый город», или, как ей виделось, «спокойный приют». Дочь назвала Сван – «лебедь». Не потому что лебедь – красивая птица, а потому что сильная. Девочке необходима сила – внутренняя, которую не нужно брать на стороне, думала Уиллади. Пока что ожидания сбывались. Нобл рос безупречно честным, Бэнвилл светился добродушием, а Сван излучала такую силу, что могла кого угодно довести до изнеможения.

Округ Колумбия, что на самом юге Арканзаса, во многом напоминает север Луизианы. Когда Господь создавал эти места, он не поскупился, не пожалел красок. Крутые холмы, стройные деревья, хрустальные ручейки с песчаным дном, полевые цветы, голубой небосвод и огромные пушистые облака, висевшие низко-низко – так и тянет достать рукой и зачерпнуть пригоршню. В этом заключались достоинства. Были и недостатки: колючки, дурнишники и прочее, но никто не обращал внимания, настолько плюсы перевешивали минусы.

Из-за ежегодной конференции Сэмюэль никогда не оставался на семейную встречу. Только и успевал, что высадить Уиллади и детей из машины да побеседовать с ее родителями. Точнее, с ее матерью Каллой. Джон, завидев зятя, всякий раз молча уходил из дома, зато Калла в Сэмюэле души не чаяла. Но не проходило и часа, как Сэмюэль целовал напоследок Уиллади, на виду у Бога и всей родни шлепал ее по заду и, обняв на прощанье детей и велев слушаться маму, уезжал обратно в Луизиану. Прощался он и с Джоном, но старик всегда молчал в ответ: так и не простил Сэмюэлю, что тот увез Уиллади на край света, а Уиллади – что та уехала. А могла бы выйти за Кэлвина Фарлоу – живет по соседству, держит автомастерскую, а таких гончих, как у него, нигде не сыскать. Будь Уиллади заодно с отцом и влюбись она в Кэлвина, все было бы иначе. Жила бы рядышком, в утешение старику. А внучку не звали бы дурацким именем Сван Лейк – Лебединое Озеро.

Мозесы жили по всему округу Колумбия. Всюду. Джон и Калла крепко любили друг друга и произвели на свет пятерых детей. Четверых сыновей и дочь. Все, кроме Уиллади и младшего (Уолтер погиб от несчастного случая на лесопилке, едва ему исполнилось двадцать), жили в окрестностях Магнолии, не дальше сорока миль от отчего крова.

«Отчий кров» представлял собой ферму на сотню акров, поставлявшую молоко и яйца, фрукты и ягоды, орехи и мед. Урожаев приходилось добиваться, земля ничего не давала даром. Тут и там виднелись постройки, которые Джон с сыновьями возвели за много лет. Амбары, овины, коптильни, будки – к 1956 году почти все они устало покосились. Заброшенная постройка будто сознает свою ненужность.

Дом Мозесов был большой, двухэтажный. Добротный, выстроенный на века, он тоже чуть скособочился, словно чувствовал, что жильцов осталось мало и уже можно дать слабину. Джон и Калла бросили обрабатывать землю несколько лет назад. Калла держала огород и разводила кур, но поля зарастали, а веранду замуровали и превратили в бакалейную лавку и станцию техобслуживания. Калла попросила Джона сделать вывеску, но не могла решить, что на ней написать: «Мозес: магазин, станция техобслуживания» или «Мозес: продукты, бензин». Пока она раздумывала, Джон устал дожидаться и прибил над входом знак: «МОЗЕС».