Ошибка доктора Данилова - Андрей Шляхов

Нормальные люди отчитывались о докладах, прочитанных где-то на стороне, лаконично. На такой-то конференции выступил с тем-то, были вопросы, в целом восприняли хорошо — и точка! Но отчеты доцента Савельева растягивались, как минимум, на полчаса, а то и дольше. Савельев вообще был многословен, он никогда не мог ответить «да» или «нет», а выдавал целую речь — «поймите меня правильно, в данной ситуации я просто не могу принять иного решения, потому что…» И не остановится, зануда этакая, пока не перечислит все причины, по которым он не может провести практическое занятие вместо заболевшего сотрудника или написать рецензию на статью.

Доцент Сааков утверждал, что, прежде чем лечь в постель с женщиной, Савельев излагает ей преимущества полового размножения перед бесполым, затем переходит к роли эротических отношений в жизни людей, проговаривает физиологические аспекты совокупления и только после этого приступает к делу. А что? С такого дятла станется… Ну а в тех редких случаях, когда Савельеву выпадал случай рассказать о своих достижениях, пусть даже и надуманных, он сыпал словами так обильно, что в них можно было утонуть. Заодно и раздувал сделанное до невероятных размеров. Вот что, к примеру, можно выжать из регионарной анестезии ^[1] у пациентов с ожирением? Казалось бы, что все возможное из этой темы давно уже выжато. Ан нет — доцент Савельев десяток статей опубликовал, на трех конференциях с докладами выступил и монографию клепает… Почему его аспиранты с ординаторами так любят? Да потому что другие кафедральные эксплуататоры грузят их написанием серьезных научных статей, для которых требуется перелопатить кучу литературы, а Савельеву можно и из наспех надерганных абзацев текст составить. Он по нему пройдется — здесь добавит, там уберет, вставит какие-то обновленные данные и опубликует. Другим рецензенты научных журналов по три раза тексты статей на доработку возвращают, а Савельев всегда публикует свои опусы с первого захода, потому что человек умеет выстраивать и поддерживать отношения с нужными людьми. При желании он сможет сказку о спящей царевне в «Проблемы анестезиологии и реаниматологии» пропихнуть как интересный исторический пример длительного пребывания в коматозном состоянии. А почему бы и нет? Случай-то интересный…

Монотонный савеловский бубнеж усыплял лучше любого снотворного, но спать на кафедральном собрании было невозможно — сотрудники сидели на виду у заведующего, за длинным совещательным столом, приставленном к его рабочему столу. Каждый боролся со сном по-своему. Кто-то время от времени щипал себя за бедро, кто-то дергал за ухо, кто-то тер глаза пальцами… Данилов составлял в уме заковыристые шахматные задачи-многоходовки, особо удачные из которых предлагались вниманию Марии Владимировны, с недавних пор обнаружившей у себя талант к шахматам. Над некоторыми задачами дочь могла ломать голову несколько дней подряд, но ни одну не бросила нерешенной, причем справлялась самостоятельно, без посторонней помощи — сказывалась материнская целеустремленность, помноженная на отцовское упрямство.

Выражение даниловского лица при составлении задач становилось вдумчиво-серьезным, к тому же он время от времени кивал, если делал правильный шаг, или качал головой, если ошибался, так что со стороны создавалось впечатление внимательного слушания. Шеф даже ставил Данилова в пример: «Вот Владимиру Александровичу, в отличие от остальных, интересно, что говорят коллеги!». Ага, как бы не так! Кому может быть интересно слушать, как проходной доклад на затасканную тему выдается за научное событие эпохального масштаба? Разве что только самому Савельеву.

Сегодня пятиходовка никак не складывалась, а когда, наконец, сложилась, Данилов вдруг понял, что мат запросто ставится в три хода. Если вместо задуманной трехходовки у тебя получается пятиходовка, то это хорошо, а вот если наоборот, то это провал из серии «сделать хотел грозу, а получил козу». Обозвав себя бестолочью, Данилов вслушался в речь Савельева и с тоской подумал о том, что раньше, чем через десять минут тот отчитываться не закончит.

К шахматам после провала сегодня больше не тянуло. Тянуло домой, где дожидались своего часа замаринованные со вчерашнего вечера стейки. В середине мая Данилов с Еленой побывали в культовой «Стейкарне на Пятницкой», которую всячески превозносили в сетях и, к тому же, активно нахваливал Никита. Попробовав стриплойн, который, разумеется, был не просто стриплойном, а «настоящим стриплойном от Пекоса Билла» (знать бы еще, кто это такой), Данилов сказал, что сочность — это еще не самое главное достоинство стейка, у него, как и у любой еды, в первую очередь должен наличествовать вкус. Елена, которую ее «пиканья от Пеле» вполне устроила, посоветовала мужу готовить самые вкусные в мире стейки дома, правильным образом из правильного мяса. «У меня специальной сковородки нет, а на обычной получается гибрид шницеля с бифштексом» отшутился Данилов и получил на День медика в подарок трехкилограммовую чугунную сковороду с концептуальными выступами-ребрами. Назвался груздем — полезай в кузов. Данилов опробовал подарок в деле, понял, что это хорошо и стал регулярно готовить стейки.

Закончив перечислять вопросы, которые были заданы ему на конференции, Савельев вернулся к тому, с чего начал — к актуальности разрабатываемой темы. Доцент Паршин демонстративно зевнул, а затем скривился так, будто съел что-то кислое. Заведующий кафедрой сделал вид, будто ничего не заметил. При прежнем заведующем шеф и Паршин, работавшие в филиале кафедры, расположенном в шестнадцатой больнице на Нахимовском проспекте, были в хороших отношениях. После того, как Владислава Петровича назначили заведующим, Паршин попытался поэксплуатировать эти хорошие отношения, но сразу же получил по ушам, потому что шеф никому не позволял манипулировать собой. После того, как надежды Паршина на скорую защиту докторской и вожделенное профессорство накрылись медным тазом, убежденный лоялист превратился в стойкого оппозиционера, так и норовившего подпустить очередную шпильку шефу и тем, кого считал его любимчиками. Савельев к любимчикам не относился, он был из тех, про кого говорят: «не трогай — вонять не будет», но озлобленный Паршин таких тонкостей не понимал.