Дама в палаццо. Умбрийская сказка - Марлена де Блази

Колбаски заранее запекли в хлебной печи. Теперь они, пухлые и хрустящие, в тех же мелких сковородках грелись на углях жаровни, и их аппетитный запах расходился по всей пьяцце. Рядом, на другом столе, на газовой плитке стоял котел, вмещавший, наверно, не один галлон местного красного вина. В его пурпурных глубинах плавали апельсины целиком с проколотой кожурой, и женщина в меховой шляпе и в свитере поверх фартука, поднявшись на приступочку, помешивала вино длинной деревянной ложкой. Чуть не каждый, проходя мимо, твердил ей одно и тоже:

— Смотри, чтобы не закипело, Мауриция. Per carita, non farla bollire. Помилуй боже, чтоб не закипело!

Мауриция ревностно следила за глинтвейном, весело переговариваясь через пьяццу с мастером поленты. Его медный, почерневший и помятый котел стоял на кованой подставке над грудой подернувшихся пеплом тлеющих углей, окруженных камнями. Белый фартук был повязан поверх джинсов, а от январского холода парня защищала только тонкая футболка с символом рок-группы «U-2»: она натягивалась на груди, когда он палкой от швабры помешивал булькающую кашу, всегда в одном направлении. Мешать поленту против часовой стрелки — значит шутить с бедой. Это вам скажет любой умбриец.

— Polenta incatenata stasera. Сегодня полента с цепями, — сообщил он Мауриции и показал на большую миску белых бобов, которые подбросит в кукурузную кашу, когда она равномерно загустеет. Чье-то живое воображение в невесть каком веке подсказало повару, что белые бобы, проступающие в густом желтом вареве, похожи на цепи. Но умбрийцам важно, не как это вышло, главное — сохранить традицию, и потому название «полента с цепями» осталось в веках.

Один край пьяццы огораживала каменная стена с низкими деревянными воротцами. За ними на полпролета лестница уходила в грот, большую пещеру, превращенную в деревенскую кухню и освещенную работающими от генератора лампочками. Столом служила мраморная плита, лежащая на козлах. Теперь над ней клубами взметалась мука. В двух глубоких сковородках на дровяной плите пузырилось масло. Сегодня в кухне замешивали, раскатывали и обжаривали хлебное тесто. Все это проделывали женщины, одетые, как здесь принято, в неизменные: цветастый фартук и шаль или свитер, и, по случаю зимнего времени — вязаные колпачки с помпонами или шерстяные платки. Все они жили рядом с пьяццей, а кое-кто и в палаццо, выходивших прямо на площадь. Но вместо того, чтобы стряпать в одиночку на собственных кухнях, они предпочитали собираться в этой пещере, чтобы готовить пир на всю деревню или консервировать сбитые ветром фрукты или излишки помидор. Здесь же обычно ставили дозревать сыры и вешали вялиться вымоченные в вине свиные окорока. И чувствовалось, что это не просто кухня, но и место для отдохновения души — что-то вроде бара, где их мужчины могут за стаканчиком вина переброситься в картишки.

Вот две женщины втащили в кухню мешок муки. Две другие вышли, неся вдвоем деревянный ящик из-под винных бутылок, наполненный горячими хлебцами — tortucce. Следом за ними шла еще одна, ловко удерживая нагруженный ящик на голове. Она расчищала себе путь, расталкивая народ крутыми бедрами, вырез старого растянутого свитера спереди съехал, обнажая мягкую, смуглую, распирающую платье грудь, достойную Юноны. Это вызывало в толпе восторг и восхищение, мужчины целовали кончики пальцев, восклицая:

— Ciao, bellezza! Ciao, Miranda bella mia! Привет, красавица! Привет, Миранда, красотка моя!

Миранда опустила ношу с хлебом рядом с колбасками, после чего развеселила весь народ, схватив и подняв мужика-коротышку, обещая поджарить его на решетке, если он не начнет вести себя как подобает. Ей было под семьдесят, а мужчине — за восемьдесят. Всякий сказал бы вам, что они с годами не старятся, а молодеют, ведь хорошо прожитая жизнь движется вспять. Это, как и единственно правильный способ помешивать поленту — умбрийская истина. Истина номер два.

И вот ужин в честь дня святого Антония готов. Святой — покровитель этой умбрийской деревни, его статуи и изображения знакомы здесь каждому, как лицо любимого дядюшки. Со святыми здесь обращаются так же запросто, как друг с другом, в отношении к ним кроется тайна, и не надо ее нарушать. И я начинаю думать, что это — умбрийская истина номер три.

Теперь стряпухи выходили из кухни, вытирая руки о передники, застегивая жакеты и потуже подвязывая шали. Они замешались в толпу из сотни человек, бурлившую в ожидании. Немногочисленных гостей вроде нас, прибывших из соседних поселков Умбрии и Тосканы, радушно приветствовали и водили по площади, знакомя с народом. В воздухе повисло ожидание. Даже в вечернем свете, казалось, зрело предвкушение. Словно потертый старинный красный бархат слишком туго натянули на небо, а уходящее солнце проткнуло его лучами, подсветив жаркой роскошью мгновение и запечатлевая его навеки, как вспышка старинного фотоаппарата или золотой мазок кисти. Так, замирая перед дверями, ждут начала праздника дети, или собравшиеся в церкви гости выглядывают, когда же прибудет невеста. Все теперь ждали своего святого и костра, которым почтят его. После захода солнца похолодало, и ожидание затягивалось.

Спасение пришло с края площади. Трое мужчин шагнули вперед, сжимая в кулаках пучки хвороста, вздымая их вверх, как обнаженные мечи. Это три поколения одной семьи — отец, дед и сын. Каждого зовут Антонио. С другой стороны показался маленький человек с тонзурой в пурпурном одеянии. С горящим факелом в руках он, улыбаясь, направился к трем Антонио. Епископ. Мужчины, словно мальчики-служки, преклонили перед ним колени на камнях мостовой. Епископ поцеловал каждого в макушку, поджег от своего факела пучки веточек, и все четверо быстрым движением, отточенным, как у дискоболов на песчаной площадке, метнули огни в огромную пирамиду дров. Сложенные поленницей дубовые стволы, расколотые вдоль и пропитанные бензином, вспыхнули и превратились в тотем, дикарский и ужасающий. Костер в шестьдесят футов высотой казался еще выше, когда по маслянистым черным спинам бревен метнулись языки пламени. Толпа подалась в первобытном трепете. Только отсутствие жертвенного агнца или бледнокожей девственницы отличало этот огонь от костров древних. Единым меднозвучным голосом языческое племя воспело псалом в алом дыму костра святого Антония, заставляя каждого осознать, как все мы малы перед величием мира. И это была умбрийская истина номер четыре.