Как Кузька хотел взрослым стать - Галина Александрова Страница 6

Испугался Кузька, да виду не подал. Хотел он, как обычно, мускулами своими пригрозить, да вспомнил, что взрослые не так при виде опасности неведомой поступают. Поклонился он низко, до земли, и молвил:

— Не сердись, чудо неведомое. Ежели ты старый человек, то будь мне почтенным батюшкой. Если добрый молодец, то верным братцем. Если красна девица, то нежной сестрицей. А если ты детеныш какой-нибудь, то еще лучше. Играть вместе будем.

— Лучше сестрицей, — проскрипел из кустов противный голос.

Почесал Кузька в затылке — совсем не хочется ему нежную сестрицу с таким неприятным голосом иметь, да делать нечего.

Никто его за язык не тянул, сам напросился. Что поделаешь! Не так легко быть взрослым, как кажется.

— А ты щи варить умеешь? Курники печь? — спрашивает он.

— Все я умею, — грустно отвечает «сестрица», и выходит из кустов… избушка Бабы Яги! Та, в которой Яга в хорошем настроении живет.

— Опять поссорились? — догадывается домовенок.

Понимает он, что плохо дело. Если уж любимая избушка Яги от нее в кустах прячется, то маленькому домовенку Кузьке и подавно ей на глаза попадаться не следует.

— Совсем плохая Бабуся Ягуся, — всхлипывает избушка на курьих ножках, — раньше, когда у нее настроение портилось, просто уходила в Дом для плохого настроения и там лютовала в свое удовольствие. А теперь подговорила против меня тот дом и вместе гонялись за мной по всему лесу, шишками да поганками кидались, вслед плевались, голосами дикими пугали. Тому-то дому ничего, он и так страшный да ободранный, а у меня ставенька оторвалась, на одной петле болтается, да палец один о пенек зашибся. Хромаю теперь. Не помру?

— Не бойся, сестрица, от пальца не помрешь, — заверяет ее Кузька, — давай посмотрю.

— А ты умеешь? — опасается избушка.

— Да я шишигам этих пальцев столько вылечил, сколько дней в году у Яги плохое настроение бывает, — хвастается Кузька.

— Тогда лечи, — соглашается избушка, — только не больно, а то нечаянно ногой дрыгну, зашибу.

Нашел Кузька подорожник, поясок свой василькового цвета снял, примотал листик к больному пальчику избушки. Лист подорожника прохладный, а сок у него целебный, любые болячки в считанные минуты вылечить может.

— Не болит! Батюшки мои, дубы столетние, не болит! — прыгает на одном месте избушка. — Вот спасибо тебе, добрый молодец! Вот спасибо! А может, и ставеньку на место приладишь?

— Приладил бы, да некогда мне, надо хозяйку твою искать, — вздыхает Кузька, — дело у меня к ней наиважнейшей важности.

— Ой, не ходи к ней сейчас, домовенок, только хуже будет, — советует избушка, — лучше через недельку прибегай, когда она по пирогам да блинам соскучится. Я ее на славу накормлю, она подобреет, а тут — ты.

— Спасибо на добром слове, да мне сейчас надо. Ни минуточки ждать не могу.

— Ладно, — вздыхает избушка, — мигом домчу тебя до Дома для плохого настроения. Только близко подходить не буду, а то воронами закидают.

Зашел Кузька в избушку, и та напрямик через чащобу ломанулась.

Пока ехал, Кузька и ставеньку на место поставил, и с пола кое-какие упавшие предметы поднял и на свои места положил. Домовые — они такие, порядок любят. Совсем без дела сидеть не могут, даже не в своем доме.

Скоро и избушка остановилась. Вышел Кузька — совсем другая природа вокруг. Деревья поваленные, лишайниками поросшие. Ни птиц, ни бабочек не видно, только тени какие-то мелькают — не то мыши летучие, не то листья падучие.

— Дальше я идти не могу, — грустно говорит ему избушка, — боюсь. Но тебя в кустах подожду. Кто знает, а вдруг живым останешься? Тогда я тебе от погони укрыться помогу. У меня теперь палец не болит, я шибче прежнего бегать могу!

Поклонился домовенок избушке в куриные ножки и все-таки не удержался, чтобы не спросить:

— А почему ты мне помогаешь? Ты же Бабе Яге помогать должна?

— Во-первых, — задрала избушка одну лапу и загнула на ней палец, — ты мне помог. Не за услугу помог, а по доброте душевной. А во-вторых, сестрицей назвал. А меня никто так не называл, даже последний пень трухлявый. Все избушка да курица безмозглая. Сестрицей-то быть лучше.

Глава 6. Чудище заморское

Хмурый стоит Дом для плохого настроения, неприветливый. Да он никогда приветливым и не бывает. Характер у него такой. Постоял немножко Кузька, прислушался — вроде бы тихо в доме, никто посуду не бьет, никто стулья не ломает. Может, отлютовалась Баба Яга, успокоилась? Набрался смелости домовенок, поднялся на крыльцо хлипкое и в дверь постучал.

Молча распахнулась дверь избушки, даже «кто там» не спросила. Распахнулась и сбросила домовенка с крыльца. Скатился Кузька кубарем, но не ушибся. И не ждал он, что его хлебом-солью встречать будут, ко всяким неожиданностям готов был.

— Так. В дверь не получается, в окно полезу, — решил он.

Трудно в окно лезть, высоко оно над землей, а Кузька — маленький. Только рукой за ставню зацепился, как из окна метла высунулась и давай его мутузить!

— Пусти меня, Бабуся Ягуся, все равно в дом проберусь! — кричит Кузька.

— Не пущу! — отвечает Яга. — У меня настроение плохое, а когда оно у меня плохое, я за свои поступки не отвечаю. Съем тебя, а потом переживать буду!

— Ну и ешь! — храбрится Кузька. — Все равно мне без твоего совета жизнь не мила!

Конечно, он вовсе не хочет, чтобы Яга из него жаркое приготовила, это он просто удивить ее хочет. Когда человек удивляется, он покладистым делается, даже если это Баба Яга в плохом настроении.

— Тогда тем более не пущу! — злорадствует Яга. — Это очень хорошо, что тебе жизнь не мила. Мне она тоже не мила!

Замолчал домовенок, ничего не отвечает.

— Эй, Кузька, ты что, домой ушел? — интересуется Баба Яга. — Это не честно. Обещал помереть без моего совета, а сам домой уходишь. Помирай давай быстро, яхонтовый мой, а я над твоим телом причитать буду. Может, полегчает! Не отвечает Кузька.

— Никак, помер уже? — пугается Яга. — Вот незадача! А я думала еще с тобой побраниться немного, метлой тебя погонять, дикими криками попугать, поганками закидать.

Высунула она голову в окошко, а тут вдруг за спиной ее что-то зашумело, затрещало, клубы пыли поднялись. Обернулась Яга, а перед ней стоит чудище невиданное — все мхом поросшее, паутиной опутанное.