История Мэй. Маленькой Женщины - Беатриче Мазини Страница 6

Зато я много думаю. Я перетащила сюда свои любимые книги: «Векфильдского священника» ^[4] и «Кенилворт» ^[5] – мне нравятся романы, где много персонажей, а если они еще и страдают, тем лучше – и вырыла для них специальную полочку, теперь они всегда под рукой. Но, как ты понимаешь, тут темно, и читать невозможно. Но это не страшно, я и так их знаю наизусть. Потрогаю корешок – и сразу вспоминаю весь сюжет. И думаю о том, что вспоминаю.

Эйприл с Джун превратились в настоящих сурков: они все время спят, свернувшись калачиком. Их ровное дыхание убаюкивает меня не хуже колыбельной. Отец с матерью устроились в другом отнорке, туда ведет длинный ход – надеюсь, они тоже там отдыхают. Ведь им пришлось потрудиться минувшей осенью. В марте мы все встанем и выползем наружу, пошатываясь и протирая глаза, разбуженные природными часами, которые снова примутся звонко отсчитывать время. Мы услышим хлюпанье тающего снега, тихий смех вздувшейся речки, треск ломающегося льда. Какое это будет облегчение!

Интересно, как Марта воспримет это письмо. Она девочка доверчивая и бесхитростная – может, и клюнет. Поверит, что ее дикая подружка со своей странной семейкой и правда решили поселиться в теплой норе под землей – спастись от стужи и воющего ветра, от вьюг и снежных бурь, что не дают высунуться за порог по нескольку дней кряду и наметают вокруг дома ледяные сугробы.

Мэй вспоминает, какие зимы бывают в городе, где вместо нор настоящие дома, деревянные или каменные, и где можно найти себе веселое занятие даже в холода. Можно зайти погреться в чайную в порту, там подают пирожные с розовой глазурью, и девочки за разными столиками играют в гляделки; можно кататься на коньках по замерзшим прудам, которые, конечно, не сравнить с завораживающе опасным Уолденом, зато на катках можно скользить с горящими от мороза щеками, спрятав руки в теплую муфту, и выделывать смелые фигуры на коньках; можно ходить на концерты и слушать польских пианистов или итальянских певцов, которые великодушно пускают тебя в свой чудесный мир, сотканный из нот и историй, надо только купить билет; можно набить карманы монетами, терпеливо накопленными в копилке, и потратить их все до единой, превратив в рождественские подарки – самое простое в мире чудо.

Когда она была маленькой – такой маленькой, что даже толком не помнит, – она то и дело убегала. Живая и любопытная, Мэй вечно увязывалась за какой-нибудь неподходящей компанией и шаталась с ней по улицам. Однажды она пошла за каким-то несчастным псом и забрела на пристань, куда порядочные девочки обычно не ходят, и ее окружила целая банда маленьких оборванцев, которые выглядели очень веселыми, даром что одеты были в какие-то бурые лохмотья, как стайка воробьев, которые довольствуются малым; а в другой раз – этот случай ей хорошо запомнился – она отважилась пойти сама в парк и не заблудилась, потому что знала дорогу. В парке она остановилась у фонтана посмотреть, как маленький мальчик пускает красивый красно-синий парусник; тут малыш отвернулся, чтобы поймать мяч, и его кораблик порывом ветра занесло в самую середину. Мэй стало жаль кораблика: вдруг ему страшно там одному – поэтому она свесилась за бортик и попыталась подцепить его длинной палкой, но потеряла равновесие и плюхнулась в воду, прямо в одежде. Спас ее мальчишка, который проходил мимо, он оказался очень смелым и сразу бросился в фонтан, как только заметил, что она в опасности. Странная вышла сцена, не страшная, но напряженная: дамы вокруг визжали, мальчишка тащил ее, промокшую насквозь, к бортику, а она вырывалась изо всех сил, ведь она легко могла выбраться сама. Фонтан-то не глубокий, и воды там едва по пояс, даже если сесть на дно, а значит не из-за чего поднимать такой переполох. Мальчишку звали Солемнити Браун (Мэй так и не решила, ужасное это имя или прекрасное), все вокруг встретили его как героя, героя без башмаков, а Мэй не могла отвести взгляд от его черных-пречерных босых ног, под которыми на траве расползалась лужа. Какая-то соседка узнала Мэй и отвела ее домой, а промокший до нитки Солемнити Браун исчез, как настоящий герой, но потом матушка отыскала его (она, если ищет, то всегда находит и добивается своего, ну или почти всегда) и вручила ему вознаграждение, а он купил себе на эти деньги пару добротных башмаков, поношенных, но крепких, наконец-то он не будет ходить зимой босиком. Правда, если ему опять придется спасать какую-нибудь девчонку из фонтана, башмаки ему будут только мешать. Но наверняка он что-нибудь придумает.

Ну вот, Мэй, как обычно, занесло мыслями так далеко, что она уже даже не помнит, о чем думала сначала. Письмо лежит перед ней, бумага по краям закручивается, чернила еще не просохли: завитки у «в» и «д» поблескивают. Мэй поднесла листок к пламени свечи: вдруг на нем проступит тайное послание для нее одной? Ну нет, она же сама его написала, а не кто-то… Да и кто стал бы ей посылать секретные послания? Чарльз Уилкс, который все поглядывал на нее в школе? Он вечно горбился над книжками, бледный, как земляная груша. Или Стэнли Эвертон, такой ловкий в седле и неуклюжий, когда спешится? Или, может, Оглобля? Нет, этот уже по уши влюблен в Эйприл, это сразу видно по тому, как он умолкает и покрывается красными пятнами каждый раз, когда она оказывается рядом. А у Мэй нет поклонников. Зато сама она влюблена. Но это так странно, что даже думать об этом не стоит.

У подножия голубого холма

Дорогая Марта!

Надеюсь, ты не расстроишься из-за того, что я сейчас тебе скажу: у меня появилась новая подруга. Матушка говорит, что сердце у нас большое и гибкое и может вместить всех, но я-то ужасно разозлилась, когда Сара Кросс приехала из Бостона, и ты, под предлогом того, что живешь в соседнем доме и должна ей помочь устроиться, проводила с ней целые дни напролет, а для меня вечно не находила времени. Тебе потребовался целый месяц на то, чтобы понять, какая она вредная и пустая девчонка, с этими ее постоянными гримасками, а я тем временем чувствовала себя так одиноко, и мое сердце пожирала жгучая ревность. Но сейчас ничего не поделаешь, ведь мы далеко друг от друга, а мне надо еще кого-то любить, кроме Эйприл, Джун, отца, матери, котят, Прекрасного Господина и всех остальных. Радуйся, что я хотя бы пишу тебе так часто. Все важное ты обо мне узнаёшь.

Мою новую подругу зовут Две Луны, пока что она живет по ту сторону леса. Я говорю «пока что», потому что индейцы такие, они все время кочуют: обирают землю, как пчелы цветки, и уходят дальше; в наши края они пришли не так давно. Прекрасный Господин рассказал мне одну вещь, которую ты вряд ли знаешь, Марта: оказывается, название местности, где мы живем, Массачусетс, происходит из языка индейцев. Оно переводится примерно так: «живущие у подножия голубого (или синего) холма». С девочкой по имени Две Луны меня познакомил Прекрасный Господин, местные жители дружат с ним и уважают, они часто заглядывают к нему в хижину на Уолденском пруду – раньше это был их пруд. Однажды, когда я была у него в гостях, зашел какой-то индеец с дочкой и принес в подарок Прекрасному Господину подстреленную белку. Белка была такая красивая, совсем как живая, я погладила ей хвост, и девочка тоже, и я поняла, что мы думаем об одном и том же: нам жаль эту бедную зверушку, которая еще вчера или даже час назад весело скакала с ветки на ветку. Мы даже мясо не едим, как ты знаешь, зачем же мне такая добыча? Так или иначе, мы разговорились. Две Луны говорит медленно, по слову в минуту, зато очень внятно; ей не хватает слов на английском, но это не так важно, мы же можем объясняться жестами, а за игрой вообще много говорить не нужно. Но это еще ничего: у меня-то с местным языком дела обстоят куда хуже, пока что я знаю только три-четыре слова.