Заявка на подвиг. Сказочное повествование - Константин Арбенин Страница 38

Ромка-эсквайр, как все пройдохи, оказался сентиментален, от подарка растрогался и на следующий день сам, без предупреждения, заявился в гости. Руководил его действиями некий административный зуд, из-за которого он не мог сидеть на месте, особенно с похмелья. Этот зуд с порога передался барону Николаю и тот, опередив Ромку-эсквайра, стал докладывать ему о ходе дела.

– У нас проблемы с рекомендациями, мы никак третьего поручителя найти не можем, – рассказывал он. – Но мы придумали маленькую хитрость. Есть у нас один хороший знакомый – великан Псевдонимов. Он раньше злодеем был, а теперь учиться на рыцаря по ускоренной программе, практически заканчивает уже. Вот и получается: со стажем у него все в порядке, а что тот стаж злодейским был, мы умолчим. Уязвимое место Псевдонимова – это то, что у него у самого подвиги пока такие... как бы это сказать... средненькие: два курсовых и один дипломный. Как думаешь, пройдет у нас такой номер?

– Пройдет, – махнул рукой Ромка-эсквайр, – поставите еще бутылку секретарю тамошнему Вите Тигрошкурцеву – и все пройдет, никто копать эти подробности не будет. Меня, господа хорошие, больше другой ваш подвиг беспокоит – тот, который с Доном Капитоном. Уж больно фигура была известная, у всех на слуху. Шибко сомнительный подвиг, боюсь, не прокатит.

– Что же в нем сомнительного? – удивился барон Николай.

– А то, что официально считается, будто Капитоныч умер как настоящий герой – от старых ран. Между прочим, он бывший член Союза и с председателем Ивангоевым когда-то совместные имел дела, какие-то там подвиги за ними в соавторстве числятся. И к тому же – ему памятник на днях поставили. А ты, Колян, получается, победу над ним ставишь себе в заслугу.

– Ну и что? – поражается рыцарь. – Мы-то знаем, кем он был и от чего умер, а памятник – мало ли на кладбище памятников!

– Темнота ты, Колян, беспросветная. Памятник ему не на кладбище поставили – если б так, так ничего бы страшного, – памятник ему прямо перед ратушей забубенили, в центре города. Бронзовый, с мемориальной доской. И торжественное открытие было – с речами, с плакальщицами, с арбалетным салютом и возложением цветов безвременно ушедшему рыцарю. Только такой балбес, как ты, может об этом ни черта не знать.

Барон Николай так удивился, что произнес совершенно неуместную фразу:

– А меня чего ж не пригласили? – Потом опомнился и говорит: – Да ты шутишь, Ромка! Как же может быть, чтобы преступнику памятник торжественно открывали?

Оруженоска тронула его за рукав:

– Я тебе не хотела говорить... Действительно: памятник перед ратушей. Сама вчера видела.

Тут барон Николай еще больше удивился, даже растерялся и от этого опять спросил глупость:

– В полный человеческий рост?

– В два, – ответила донья Маня. – В два полных человеческих роста, не считая пьедестала.

Барон Николай выругался не по-рыцарски, пнул ногой диван и ушел в ванную – закрылся там, воду включил. Ромка-эсквайр испугался, как бы его приятель не утопился, и на всякий случай быстро ушел – чтобы не впутываться в такое мокрое дело.

Нет, не думал барон Николай топиться. Но тот факт, что Дону Капитону поставлен возле ратуши памятник, да еще в два человеческих роста, поверг его в глубокое уныние. Полдня он не разговаривал с оруженоской (будто это она памятники расставляет!), не ел и не смотрел чудо-ящик. Но к обеду не выдержал и изъявил желание чем-нибудь подкрепить свои силы. Донья Маня обрадовалась такому повороту настроения, приготовила лазанью и поделилась с рыцарем своими соображениями.

– Мы о Доне Капитоне в заявлении упоминать не будем, – сказала она рассудительно, с хитрецой. – Подвиг-то у тебя двойной был, вот мы и напишем про рыбу – как ты хищную рыбу перевоспитал и сделал из нее друга человека. Чем не подвиг?

Рыцарь в очередной раз подивился находчивости своей оруженоски и, почти не сопротивляясь, согласился о Доне Капитоне больше не думать и не вспоминать. С тем и полез ремонтировать порушенный пинком диван.

И вот, наконец, в четверг, двенадцатого числа, барон Николай надел свежее белье, нацепил свои летние доспехи и в сопровождении оруженоски отправился в Замок Круглого Стола – резиденцию Союза Рыцарей. Ромка-эсквайр заверил накануне, что все, как он выразился, на мази, и можно не волноваться, однако рыцарь побороть волнение не мог, дергал шеей и все время машинально хватался рукой за парадные ножны. Как не била его оруженоска по рукам, но к середине пути перчатка была вся в масляных пятнах – донья Маня смазала кинжал машинным маслом. Но еще больше барон Николай разволновался в приемной, когда выяснилось, что женщинам в зал входить строго воспрещается, и оруженоску попросили подождать в передней. Барон Николай вдруг ощутил, насколько он прикипел к этой женщине, насколько ущербным он чувствует себя без нее, как она ему все-таки нужна, ну просто необходима! Стараясь, чтобы донья Маня не узнала об этих его мыслях («Чего это я, в самом деле, как маленький!»), он небрежно махнул ей замасленной перчаткой и отважно вошел в рыцарский зал.

Рыцари ели руками и пили глотками. Рыцари чавкали, как стадо единорогов, и скрипели челюстями, как мельничные жернова. Рыцари активно курили; смог коптящих торфяников смешивался с табачным рыцарским дымком, и у барона Николая слегка закружилась голова от такой дымовой завесы. В воздухе, казалось, можно подвешивать не только топоры, но и мечи, палицы и всякое другое вооружение, не говоря уже о шанцевом инструменте. Круглый стол удивил барона Николая тем, что он был не сплошной, а с дыркой посередине – такой большой деревянный бублик. В центре этого бублика возвышалось пустое кресло: то было почетное место короля Артура Артуровича, вследствие своей занятости никогда на заседаниях не присутствующего. Вокруг стола сновали в поисках костей и огрызков породистые охотничьи псы на тонких жилистых лапках.

Во главе бублика восседал председатель Рыцарского Союза сиятельный князь Тристан Роландович Ивангоев – бочкоподобный мужчина с тремя вторыми подбородками. В своем червленом панцире он был похож на гигантских размеров муху или майского жука. Справа от него сидел вице-председатель – напоминающий морскую черепаху герцог Иксигреков, у которого вторых подбородков было только два. Ну а слева похрапывал первый зам – маркиз Альфабет; справедливость требует отметить, что он ни на кого похож не был, да и второй подбородок у него имелся в наличие только один. Барон Николай отметил для себя, что и председатель, и все остальные члены застолья находятся в неважной спортивной форме, точнее сказать, такой формы у них попросту нет. Подвижностью обладал здесь лишь секретарь и главный делопроизводитель Союза бойкий шевалье Витя Тигрошкурцев: он без устали сновал между заслуженными рыцарями, шелестел бумагами за своим отдельным столиком, что-то записывал и помечал, снова оказывался возле большого стола, впрыгивал на стремянку, чтобы достать со стеллажа папку с нужными документами, – и шустрил, шустрил, шустрил. Казалось, что в нем собрана энергия всех этих жующих и чавкающих господ рыцарей.

Барон Николай представился и поклонился собранию, а затем некоторое время стоял под перекрестным огнем направленных на него любопытных взглядов, не всегда приятственных. Председатель Ивангоев смотрел на новичка долго, пока не обглодал до основания свиную ляжку. Наконец он запил пережеванное и, указав костью на табурет для неофитов, сказал гулким голосом человека большого во всех отношениях: