Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф Страница 32

Али Бану, шейх Александрийский, был человеком удивительным: когда он утром выходил в город, в красивом тюрбане из тончайшего кашемира, в нарядном платье, подпоясанном дорогим кушаком ценою не меньше как в пятьдесят верблюдов, и важно шествовал по улицам неторопливым шагом, нахмурив лоб, сдвинув брови, ни на кого не глядя и только задумчиво поглаживая через каждые пять шагов свою длинную черную бороду, — когда он так вот шествовал, направляясь в мечеть, где ему, сообразно сану, предстояло выступать перед верующими с толкованием Корана, то прохожие нередко останавливались, глядели ему вслед и заводили разговор:

— Какой же он видный, да статный, и к тому же богатый! — говорил один.

— Даже очень богатый! — добавлял другой. — Ведь у него и дворец в Стамбуле, на самом берегу морском, и другие поместья, а еще ведь поля, и скотины немало, и рабов множество.

— Что правда, то правда, — подавал голос следующий. — А мне тут давеча татарин рассказывал — тот, что из Стамбула был послан к нашему шейху от самого правителя, благослови его Пророк, — так вот татарин мне сказал, что шейх наш в большой чести и у рейс-эфенди ^[1], и у капудан-паши ^[2], у всех, у всех, включая самого султана!

— Так-то оно так, — присоединялся к беседе еще кто-нибудь, — отмечен благодатью каждый его шаг, он и богат, и благороден, да только… Сами знаете, чего мне вам рассказывать…

— Верно, верно, — перешептывались в толпе, — живется-то ему несладко, не позавидуешь. Хоть и богатый да благородный…

Али Бану владел чудесным домом на самой красивой площади Александрии, перед домом располагалась большая терраса с мраморной балюстрадой, обсаженная тенистыми пальмами. Здесь он любил сиживать вечерами и курить кальян. Двенадцать рабов, в богатых одеждах, стояли тут же, на почтительном расстоянии, в ожидании приказаний хозяина. У одного был наготове бетель, у другого — зонтик, у третьего — сосуды из чистейшего золота с вкусным шербетом, у четвертого — опахало из павлиньих перьев, чтобы отгонять мух от своего господина, некоторые держали в руках лютни и разные трубы, готовые в любой момент усладить слух повелителя музыкой и пением, если ему вдруг того захочется, а самый ученый из них держал в руках свитки на случай, если хозяину вздумается послушать чтение.

Но напрасно они ожидали приказаний, он не требовал ни музыки, ни пения, он не желал слушать ни речений древних мудрецов, ни стихов старинных поэтов, он не хотел ни шербета, ни бетеля, даже рабу с опахалом нечего было делать, потому что хозяин и не замечал, когда какая-нибудь назойливая муха начинала с громким жужжанием виться над ним. Прохожие нередко останавливались, дивились, разглядывая роскошный дом и богато наряженных рабов, отмечали красоту и удобство всей обстановки, но когда они обращали свои взоры к шейху, который сидел с сумрачным, хмурым видом под пальмами и неотрывно смотрел на сизые клубы дыма, поднимающиеся из кальяна, они только качали головами и говорили:

— Вот уж действительно, бедный человек этот богач. У него несметные богатства, но сам он беднее последнего нищего, ибо Пророк не дал ему умения наслаждаться тем, что у него есть.

Так они постоят, посудачат, посмеются над шейхом и пойдут своей дорогой дальше.

Однажды вечером, когда шейх по обыкновению сидел у себя на террасе, окруженный невиданной роскошью, и в полном одиночестве курил свой кальян, возле его дома остановились какие-то молодые люди и принялись потешаться над ним.

— Глупый человек, однако, этот шейх Али Бану, — сказал один из них. — Если бы у меня были такие богатства, я бы знал, как ими распорядиться. Я жил бы себе в удовольствие и в радость, в таких хоромах — только пиры устраивать для друзей, чтобы эти тоскливые своды наполнились смехом и весельем.

— Это, конечно, неплохо, — отвечал другой, — да только от друзей один убыток, с ними можно быстро все состояние на ветер пустить, даже если ты богат как султан, да благословит его Пророк. Если бы у меня была такая терраса под пальмами, да в таком прекрасном месте, я бы велел рабам петь, играть на разных инструментах, позвал бы своих танцоров, чтобы они у меня тут плясали, кувыркались и тешили всякими фокусами. А я бы сидел, курил кальян, прихлебывал бы шербет и наслаждался всей этой красотой, как какой-нибудь король Багдадский.

— Шейх, похоже, человек ученый и мудрый, — сказал третий молодой человек, который служил писарем. — Ведь его толкование Корана свидетельствует о большой начитанности, ему известны все поэты и все книги мудрости. Вот только разве подобает разумному мужу вести такую жизнь, какую он ведет? У него там раб стоит с целой охапкой свитков. Я готов был бы отдать мое лучшее парадное платье за то, чтобы заглянуть хотя бы в один из них, ведь у него, наверное, одни сплошные редкости. А он? Сидит себе, курит, а до книг и дела нет. Будь я шейхом Али Бану, я заставил бы этого раба читать мне вслух, пока не осипнет, или до самой глубокой ночи, пока я сам уже под его чтение не заснул бы.

— Тоже мне, нашлись знатоки! — рассмеялся четвертый. — Да что вы понимаете в приятной жизни! Есть, пить, петь да танцевать, читать чужие мудрости и слушать стихи дурацких поэтов! Нет, я бы устроил все по-другому. У него ведь самые прекрасные кони и верблюды, а денег без счета. Я бы на его месте отправился в странствие, объехал весь свет, добрался аж до московитов или даже до франков. И не побоялся бы великих расстояний, чтобы увидеть все красоты земли. Вот как я поступил бы, будь я на его месте.

— Юность — прекрасная пора, когда человеку всё в радость, — молвил невзрачного вида старик, который все это время стоял неподалеку и слушал их речи. — Но позвольте заметить, что юности вместе с тем свойственна глупость — она любит болтать без ума, не ведая, что творит.

— Что вы хотите этим сказать, любезный? — удивились молодые люди. — Это вы о нас? Вам-то что за дело, если нам не нравится, как шейх устроил свою жизнь?

— Если один человек знает что-то лучше другого, он обязан поправить заблуждающегося, так велит Пророк, — отвечал старик. — Шейх и вправду наделен большим богатством по воле небес, и у него есть все, что душе угодно. Но грустен и печален он неспроста. Вы что, думаете, он всегда был таким? Нет, я видел его пятнадцать лет тому назад, тогда он был весел и бодр, как джейран, и наслаждался радостями жизни. В ту пору у него был сын, услада дней его, красавец, умница, и все, кто его видел или беседовал с ним, завидовали шейху, которому воистину досталось сокровище — ведь мальчику едва исполнилось десять лет, а он уже был таким ученым, каким иному и в восемнадцать лет не стать.