Цирк в шкатулке - Дина Сабитова Страница 3

Сказать, что господин директор был совсем ничем не занят, конечно, несправедливо. Если зрители валят толпой и мадемуазель Казимира не справляется с продажей билетов, то господин директор садится в кассу помогать.

А еще он следит за порядком, за тем, чтобы все номера шли один за другим и никто не толкался за кулисами.

В этот вечер Казимира продавала билеты одна. Господин директор готовился к выходу на арену. Вернее, он уже минуты три стоял в бывшей гримерной клоуна Пе и растерянно оглядывался. Казалось, что по комнате пронесся небольшой смерч. Уходя, Пе даже выкрутил все лампочки, снял с окна занавеску в горошек, а царапины на стене у зеркала подсказывали, что унести зеркало клоун не смог только потому, что не хватило сил отломать его от стены.

На середину комнаты был выдвинут большой сундук с откинутой крышкой. Директор заглянул на дно сундука и увидел там только обрывок бечевки, помятый искусственный цветок и бумажку с нарисованным на ней кукишем.

За неделю до скандала, учиненного Пе, местный портной дошил клоуну новый костюм — из яркого блестящего атласа, с разноцветными пуговицами, отороченный полосатыми кантиками и с бубенцами на штанах. Когда Пе выбегал на манеж, бубенцы нежно звенели. Директору этот звон очень нравился. В тот день, когда портной принес готовый костюм, господин директор, прежде чем позвать Пе, закрыл дверь на три оборота ключа, задернул занавески и померил костюм сам. Атлас был такой приятный прохладный и гладкий, что господин директор, оглянувшись для верности на задернутые занавески, погладил себя по плечам и даже потерся щекой о рукав. И позвенел бубенчиками. Лучше всего бубенчики звенят, когда прыгаешь через табуретку.

И вот теперь, когда господин директор решил сам выйти на манеж в роли клоуна, его очень утешало, что он может, ни от кого не прячась, походить в новом атласном костюме и никто не станет над ним смеяться.

Вернее, наоборот: и все будут над ним смеяться, потому что он выступит в роли клоуна. Только это будет не обидный смех.

А костюма не было. Пе забрал его с собой — все кантики, все бубенчики, все цветные пуговицы…

Положение ужасное. Если господин директор выйдет на манеж в своем обычном сером костюме, никто не поймет, что он — клоун.

Господин директор достал из сундука цветок, сунул его за ухо и посмотрел в зеркало. Кажется, уже смешно, подумал директор. Самую чуточку — но смешно.

Он пододвинул сундук к зеркалу и присел на него.

Из зеркала на господина директора смотрело его собственное лицо. Немолодое, усталое, с грустными морщинками вокруг глаз.

«Какой уж тут клоун, — вздохнул директор. — Хорошо, сегодня обойдется… А завтра? Что делать завтра?»

Директор открыл ящик подзеркального столика. В самом его уголке завалялась старая коробка с остатками высохшего грима. Краска уже была почти вся вычерпана, и только в уголках маленьких железных лоточков еще было что выковыривать спичкой.

Директор наковырял сухого грима и раскрасил себе лицо.

Красный нос, белое лицо, черные галочки вокруг глаз. Еще директор пририсовал себе веснушки.

Получилось, на его взгляд, так себе.

— Не так уж и плохо, — услышал директор за спиной. С улицы к окну подошла Аделаида Душка. Она разглядывала директора, наклонив голову.

— Думаешь, все поймут, что я клоун? — с надеждой спросил директор.

— Не сразу, но поймут, — ободрила его Аделаида. — Правда, у меня есть одна хорошая мысль.

Вы помните, что лошадь Аделаида была очень умная. Она умела не только читать, но и писать. И теперь она протягивала господину директору кусочек картона, на котором было что-то нацарапано крупными буквами.

— Что это? — спросил господин директор.

— Видите, тут написано «КЛОУН». Мы повесим эту табличку вам на спину, и тогда все, даже те, к кому вы повернулись спиной и кто не видит вашего грима, прочитают и догадаются, что вы не господин директор.

Директор закусил губу. Ходить с табличкой на спине ему очень не хотелось. Но, с другой стороны, может быть, Аделаида права — это спасет положение. Ведь когда мы читаем в книге слово «клоун», нам тоже не показывают ни настоящих бубенчиков, ни пуговиц, ни кантиков, ни красного носа — но мы видим все это как наяву за черными буквами на белой бумаге.

Господин директор никогда еще не шел по своему собственному цирку с таким замиранием сердца. Директору казалось, что коридорчик, ведущий к занавесу, за которым открывалась арена, был возмутительно короток. Как ни старался господин директор оттянуть миг выхода на арену, но время неумолимо. И вот аплодисменты публики вознаградили старание акробатов, занавес распахнулся — и на нетвердых ногах господин директор вышел на арену. На самую середину.

— А… оты… я… — выдавил из пересохшего горла директор, не в силах поднять глаза на публику.

«Черт побери, — думал он, — какая это каторжно трудная работа, оказывается!»

В рядах зашептались: «Что? Что он сказал? Кто это?»

— А вот и я! — собравшись с силами, погромче сказал директор и растерянно оглянулся.