Королева ночи - Александра Окатова Страница 20

– Опять свечи жжёшь напрасно, дармоедка! – крикнула бы ведьма со второго этажа, если была бы жива.

Йоринда задула свечу, открыла окно пошире и села на подоконник. Прохладный вечер потихоньку тёк, лаская её колени, запах цветов из сада заполнил её комнатушку. Озеро за садом лежало огромным тёмным серебряным зеркалом. Даже ручей с противоположного берега, казалось, заснул и забыл о своём дневном грохоте, шелестел едва слышно. Всё те же звёзды, то же небо, только она изменилась.

Она с тоской посмотрела на свои руки, старческие, похожие на бабушкины, с тонкой морщинистой, покрытой пятнами кожей, а ещё недавно у неё были белые нежные ручки шестнадцатилетней девушки. Она заплела седые, как прошлогодняя солома, волосы в косу, как делала раньше со своими густыми тёмными волнистыми локонами, вздохнула и устроилась в старой кровати ведьмы.

Не легла, потому что кровать была сидячая. Вроде шкафа со створками, украшенными затейливой резьбой: из переплетённых дубовых листьев выступало суровое лицо лесного духа в венке, от крыльев носа росли листья; он, скривив мучительно рот, крепко сжимал зубами дубовые ветки с крупными желудями. Безымянный мастер не обозначил зрачки, и она боялась смотреть в слепые глаза друида, вырезанного на дверцах. Внутри тюфяк, набитый душной травой.

Она подумала, что ведьма, оказывается, тоже боялась умереть, если так долго не могла расстаться с привычкой спать в сидячей кровати: как же надо бояться смерти, чтобы не сметь ложиться. Чтобы не сметь принять горизонтальное, как у мертвеца положение, просто для того, чтобы выспаться. Йоринда по-прежнему спала в ведьминой сидячей кровати, хотя ведьма мертва, а она всё никак не переберётся из каморки, куда та запихнула её: ведьма отдала ей комнату, куда сваливала старые вещи. Сама не понимала, почему не решалась. Она свободна. Так почему же она не уходит из чёрного с узкими коридорами, высокими закопчёнными потолками, расписанными мрачными хищными цветами и птицами и грязными окнами с витражами в стиле пламенеющей готики замка чернокнижницы, из старого замка с фонтаном посередине огромного круглого зала. Чего ждёт? Кого?

Фонтан бил вверх почти до хрустального купола в двенадцать долей, мутного от времени, в который подслеповато глядело небо. Вокруг фонтана в своих разнокалиберных клетках, спрятав головы под крыло, спали птицы. Сотни птиц.

Всего две недели назад шестнадцатилетняя Йоринда неслась по лесу, по тропинке, которую они протоптали с Йорингелем, когда бегали друг к другу со своих хуторов.

Она бежала к нему, будто он отнял её сердце, не силой отнял, а любовью, она и не сопротивлялась, ей было приятно, но жить она теперь без сердца не могла, а оно было у него, и что ей теперь делать, непонятно. Прилечь к нему на плечо, чтобы слышать, как её украденное сердце бьётся в его широкой груди, и чтобы он слушал, как его украденное сердце бьётся у неё под тонкими рёбрами, в клетке бьётся сердце его, в её клетке, она схватилась за сердце, ещё чуть-чуть и оно выпрыгнет из горла и покатится, подскакивая, спотыкаясь о выступающие из земли корни дубов, тропинка бросалась ей под ноги, она едва успевала подставлять ноги, чтобы не упасть лицом в мелкую, как мука пыль.

Девушка почти летела как птица, юбки она подобрала, мелькали крепкие икры, белые, нежные. Летела мимо тёмного высоченного ельника с висячими, обросшими мхом огромными ветками, над прозрачным мелко-разрезным зелёным туманом папоротника. Она бежала по тропинке через пронизанную солнцем, звенящую рощицу берёз с белыми как у неё телами, с глядящими из тонкой высокой травы голубыми и фиолетовыми фиалками, у неё тоже фиалковые глаза! И там, на поляне, её ждёт он, лежит на спине, снял, свернул и положил под голову рубашку, подставил лицо солнцу, а оно целует его в румяные щёки, в веки, просвечивая сквозь них красным, как оно смеет, я, только я могу целовать его глаза, его губы, его губы, его губы, – она чуть не споткнулась, и припустила от нетерпения ещё быстрее, хотя куда быстрее, только если полетит!