Ночь голубой луны - Кэти Аппельт Страница 13

Но именно сейчас прекрасный план забуксовал из-за луны – приходилось ждать, пока наконец прилив наберёт полную силу. Иначе шлюпка никуда не поплывёт.

Берегиня не могла усидеть спокойно. От нетерпения она стала делать зарядку: ноги вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Прилив начался, вода прибывала, но Берегине казалось, что очень уж медленно. Она знала, что нужно дождаться, когда прилив достигнет полной высоты. Если отправиться раньше, то шлюпку утащит в другую сторону – к заросшим солёным болотам.

Верт тоненько заскулил:

«Вернё-ё-ё-ё-ё-ёмся! Скоре-е-е-е-ей!»

Он очень хотел обратно – под кровать в комнате Берегини, туда, где уютно, тепло и темно.

– Вот что, Верт. Без тебя в этой истории тоже не обошлось!

Берегиня сказала это, и вдруг ей стало не по себе. Так обошлось или не обошлось?

Нет, всё-таки не обошлось. Зачем, в самом деле, ему понадобилось гонять кота?

– И без Синдбада тоже не обошлось! – сердито прошептала Берегиня. – Он тоже внёс свою лепту в эту историю, это уж точно. Негодный старый кот…

Кот снова навёл её на мысли о месье Бошане. В последнее время он почти всё время сидел на веранде рядом с Синдбадом и смотрел на воду. Он поднимался всего два-три раза в день, чтобы пообедать, полить свои цветы или покормить кота. Раз в неделю Доуги отвозил его в город за покупками. Больше месье Бошан никуда не отлучался из дома.

«Значит, нам надо почаще навещать его», – говорила Синь.

Так они и делали. Синь, Берегиня и Доуги навещали старика каждый день. Берегиня брала с собой мерлингов и слушала его рассказы, поливая цветы в горшках и кадках.

Но сегодня от воспоминаний о месье Бошане, от чувства вины и от боли у Берегини образовался комок в горле.

Месье Бошан был самым старым жителем Устричного посёлка. Таким старым, что уже забыл день и год своего рождения.

«Рак-отшельник! – говорил он. – Я – старый рак-отшельник».

Он не только рассказывал морские легенды, но и разучивал с ней моряцкие песни, а она потом учила их с Доуги, но они никогда не пели их Синь, потому что знали, что она нахмурит брови и обязательно спросит: «Вы думаете, что это уместно?» Если честно, Берегиня думала, что хорошая песня всегда уместна. Она считала эти песни хорошими, хотя в них было несколько слов, которые, пожалуй, были покрепче, чем слово «дурацкие», и потому не приходилось рассчитывать, что Синь оценит эти песни по достоинству. Поэтому ни Берегиня, ни месье Бошан, ни Доуги никогда-никогда не пели их ей.

А ещё месье Бошан учил Берегиню ухаживать за чайными розами и за лунным цветком – ночным цереусом, который рос в большом фарфоровом горшке прямо возле крыльца.

Месье Бошан говорил: «Цереус цветёт только раз в году, и только в полнолуние». А потом он замолкал, глядя на воду. Становилось тихо-тихо, так тихо, что казалось, будто месье Бошана больше нет рядом. А может, наоборот: месье Бошан был, а не было окружающего мира, он исчезал для месье Бошана, когда тот путешествовал по глубинам своей памяти.

– Должно быть, у него много чудесных воспоминаний, – как-то раз сказала Синь, когда Берегиня спросила её, почему месье Бошан всё чаще исчезает из реального мира.

Каждый год в июле они ждали полнолуния, когда голубая луна взойдёт над крыльцом и навстречу ей раскроются волшебные цветы цереуса.

Как и Берегиня, месье Бошан тоже ждал кого-то и надеялся, что этот кто-то появится в тот самый волшебный миг, когда цереус раскроет свои тяжёлые лепестки и в ночном воздухе разольётся его сладкий, дурманящий аромат. И каждый год месье Бошан говорил Берегине: «Кто знает, ma petite [3], быть может, он настал, этот самый год».

В этом году Берегиня особенно сильно надеялась, что месье Бошан, который окончательно стал похож не просто на старого рака-отшельника, но на древнего рака-патриарха, наконец встретит того, кого он так долго ждал. Что этот «кто-то» наконец появится, когда на крыльцо прольётся лунный свет и цереус раскроет свои волшебные цветки.

Беда случилась в это злополучное утро, случилась в один миг, так ужасно быстро, что Берегиня и глазом не успела моргнуть. Стоило ей на секундочку отвести взгляд от Верта, как тот пулей ринулся вверх по крыльцу, на веранду месье Бошана, и, ещё прежде чем пронзительный вопль – «НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!! ВЕРТ!!! НЕ-Е-Е-Е-ЕТ!!!» – вырвался из горла Берегини, горшок с ночным цереусом опрокинулся, упал с крыльца и разлетелся вдребезги.

И конечно, виновата в этом была Берегиня.

Но это ещё не всё. Это было далеко не последнее несчастье, случившееся в то злосчастное утро.

– Дурацкие крабы! – пробормотала она, в нетерпении ёрзая на скамейке в шлюпке Доуги. – Где же, тысяча морских дьяволов, застряла эта луна?

«Гав!» – залаял Верт.

Его мокрый горячий язык снова лизнул ей коленку.

– Тихо! – приказала она псу.

Её сердце изо всех сил колотилось о рёбра грудной клетки и пело:

«Скорей! Скорей! Скорей!»