Тайна гранатовых зерен - Ирина Антонова Страница 10

За низеньким заборчиком раскинулись необыкновенной красоты цветники. Между ними стояли резные беседки, увитые вьюнком. Его ярко-розовые граммофончики собирали вокруг себя хороводы пчёл и бабочек. А дальше под новой черепичной крышей утопал в зелени и ползучих розах аккуратный домик.

На открытой веранде за чайным столом в кресле-качалке сидела белая пушистая кошка. Рыжее пятнышко кокетливо красовалось возле её правого уха. А на шее, в тон глазам, переливались изумрудные бусы. Госпожа Марьяна о чём-то думала.

Двое слуг стояли за её креслом. Серый кот в чёрном жилете, с чёрной бабочкой на шее держал над хозяйкой кружевной кремовый зонтик от солнца. Чёрный кот в сером жилете, с серой бабочкой на шее обмахивал госпожу Марьяну опахалом, создавая прохладу и отгоняя назойливых мух.

* * *

– Ну что, насмотрелся? – немного погодя спросил у Никанора Шар-Нольд.

Кот ничего не ответил. Но вдруг, словно гайка, притянутая мощным магнитом, сорвался с места, юркнул в незапертую калитку и помчался по жёлтой песчаной дорожке прямо к дому.

– Эх! – только и крякнул с досады Шар-Нольд.

* * *

Три кошки с удивлением уставились на промяукавшего приветствие Никанора.

– Кто это? – спросила Марьяна.

– Мышь, – пошутил Федька – чёрный кот в сером жилете.

– Или ящерица, – ухмыльнулся следом за ним Васька – серый кот в чёрном жилете.

– Поймайте её, – потребовала Марьяна.

Слуги кинулись выполнять приказание. А Никанор стоял спокойно, вовсе не собираясь удирать.

– Да это же котёнок! – изумилась Марьяна, разглядывая Никанора, с подобострастием поднесённого ей за хвост Васькой.

Никанор же царапал когтистыми лапами воздух и орал:

– Пусти меня, гад! Пусти!

Кошка забрала у Васьки Никанора и усадила к себе на колени.

– Маленький, ты чей? Где твои мама и папа? – лизнув «котёнка» в щёку, ласково спросила она.

– Я не маленький! Я взрослый! И я сам по себе! – гордо объявил Никанор, вырываясь из нежных объятий.

Но Марьяна не слушала его. Она суетилась, раздавая налево и направо распоряжения:

– Федька! Неси корыто и тёплую воду. Котёнок весь в пыли, его вымыть надо. Васька! Тащи бутылочку с молоком. Не видишь, ребёнок голодный! Ух ты, мой маленький, сейчас, сейчас, всё будет в порядке!

Кошка была молода, богата, но очень одинока. (Слуги – не в счёт!) Она давно мечтала о детях или хотя бы о племянниках, поэтому приняла Никанора – вполне взрослого кота – за котёнка.

– Я стану твоей доброй тётушкой, – пообещала она и потёрлась розовым носом о влажный нос Никанора.

Как ни пытался Никанор всё разъяснить, а затем и высвободиться из заботливых лап, ничего у него не вышло. Просто его никто не слушал. Его вымыли в ванне с шампунем, к чему, впрочем, он был привычен. Высушили феном, завернули в тёплые одеяльца и крепко, крест-накрест, перевязали розовыми ленточками. Такого даже Вика с ним не проделывала. При этом госпожа Марьяна всё время приговаривала:

– Какой ужас! У ребёнка начался бред. Всё твердит о каких-то «виках» и «шарнольдах». Он, наверное, не знает, как его зовут!

– Ника… – только и успел пискнуть Никанор, как рот ему заткнула надетая на бутылку с молоком соска.

* * *

Тем временем Вике и Шар-Нольду удалось подобраться к кошкиному дому, и они стали свидетелями мучений, которые навлёк на себя Никанор.

– Да-а, – сказал Шар-Нольд, – в плену у доброты иногда бывает не слаще, чем в плену у зла.

– Плен – он и есть плен, – мудро, не по годам, заметила Вика.

– Пойдём, – позвал шиш, – надо устроиться на ночлег и придумать, как выручить Никанора.

– Думаешь, его надо выручать? Может, ему хорошо. Наверное, он рад, что обрёл семью, – и Вика вздохнула, вспомнив родителей.

– Не думаю, – усомнился Шар-Нольд. – А впрочем, кто его знает? Посмотрим. Всё равно мы не можем уйти, не спросив его об этом.

* * *

Никанор провёл кошмарную ночь. Он изнывал от жары под стёганым ватным одеялом. Лапы его затекли, туго перехваченные поверх одеяла лентами. Кот чувствовал, как его раздувает от большого количества выпитого молока. Ведь стоило только опустошить одну бутылку, как появлялась новая. Василий насильно впихивал в рот Никанору соску и удерживал до тех пор, пока бутылка не пустела.

Надо заметить, что Василий усердствовал не без злорадства: он отнёсся к Никанору как к очередной прихоти госпожи Марьяны, которые ему порядком надоели. Поэтому он решил отыграться на ни в чём не повинном Никаноре.

А Никанору становилось всё хуже и хуже. Его начало мутить то ли от молока, то ли оттого, что люльку, в которую его поместили, всё время трясли и раскачивали. К тому же Федька, не переставая, пел колыбельные, похожие то на вой, то на душераздирающие вопли.

Наутро Марьяна обнаружила Никанора неподвижными сухим носом и закатившимися глазами. И вызвала врача.

Немолодой, умудрённый опытом детский врач велел немедленно распеленать пациента и положить на его горячий нос холодный компресс. Назначил строгую диету: не поить, не кормить, пока больной сам того не потребует. И обеспечить полный покой: не качать, не трясти, не орать на ухо песни. И ушёл, пообещав навестить завтра.

Целый день Васька и Федька, а иногда и сама Марьяна, когда ей было скучно, меняли Никанору компрессы. Постепенно ему становилось лучше. К вечеру Никанор совсем оправился, но не спешил дать знать об этом кошкам. Вместо этого он лежал с закрытыми глазами и делал вид, что находится в беспамятстве. Ох, и трудно давалась ему эта роль! Хотелось немедленно вскочить и драпать! драпать! драпать! от необузданного гостеприимства сородичей.