Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 99

— Замзам, наконец-то. После стольких-то лет…

Эмили со слезами на глазах заключила старшую сестру в объятия и сразу ощутила боль в сердце, каким хрупким стало ее тело. Как оно буквально растаяло, а кости под тонкой кожей были нежными, как у птички.

— Салима, девочка моя, — заплакала Замзам и провела руками по ее лицу. — Как я хотела тебя увидеть, когда ты приезжала в прошлый раз. Но мой супруг — да смилуется над его душой Аллах — не позволил. И писца я нанимала всегда втайне от него. — Тут она увидела Розу. — Это твоя дочь?

— Моя самая младшая. У меня есть еще одна дочь и сын.

Тем же жестом Замзам взяла в руки лицо Розы, чтобы лучше ее рассмотреть.

— Как она у тебя красива! Совсем, как ты раньше! Меня, к сожалению, Аллах детьми не благословил…

Три женщины уселись в тенистом уголке внутреннего двора, им принесли кофе и шербет, и Замзам приглашающим жестом указала на блюдо с засахаренным миндальным печеньем.

— Сколько же мы не виделись с тобой, Салима?

Эмили подумала и подсчитала.

— Больше двадцати лет. Больше двадцати лет назад ты помогла мне найти и купить Бубубу.

— Ах да, — вздохнула сестра и широко улыбнулась. — Это я еще помню хорошо. Ужасно жаль, что ты не смогла его удержать.

Эмили проглотила рыдание и сморгнула слезу.

Как не смогла удержать много другого. Не дали мне этого сделать.

— Ты у всех на устах, ты знаешь об этом, Салима?

— Да, я что-то слышала об этом, — ответила Эмили с саркастической ноткой в голосе.

Замзам тяжело вздохнула. Казалось, она хочет что-то сказать, но не решается.

— Ты не должна плохо думать о Халифе потому, что он ничего не дает о себе знать. Он очень не уверен в себе как правитель и находится под влиянием сильных советников, точно так же, как когда-то наш брат Меджид, Али, самый могущественный из них, просто настоящий Баргаш. Такой же властолюбивый и несправедливый. — Она наклонилась вперед и взяла руку Эмили. — Халифа прислушивается к тем людям, которые говорят, что немцы тебя больше не уважают. Что тебя выгнали из твоей страны и потому никто из твоих здешних соотечественников не хочет иметь с тобой дел.

У Эмили появился кислый привкус во рту после глотка крепкого сладчайшего кофе.

— Он изменит свое мнение, если ты пробудешь здесь еще некоторое время. Когда увидит, что все нехорошие слухи о тебе — чистая ложь. Останься, Салима! Если ты останешься, я завещаю тебе все, что у меня есть. А ты знаешь, это ведь немало! Вернись к Аллаху, и ты получишь все — дома, землю, все деньги и украшения. И ты сможешь жить без забот. Здесь, где ты родилась.

Разве это не то, о чем Эмили мечтала все эти годы? Перспектива снова жить на Занзибаре? К тому же в окружении родственников, без материальных и денежных затруднений?

Разве я этого хочу — чтобы все было забыто? Все, что было?

— Мне надо подумать, Замзам.

Эмили взяла себе время на обдумывание. Больше трех месяцев.

Она написала Тони и Саиду, просила оставшихся дома детей дать ей совет и много говорила на эту тему с Розой.

Показывала Розе Бей-Иль-Тани, дом, где ее научили писать и где умерла Джильфидан, дом, который между тем обветшал. Еще один раз отпраздновала свой день рожденья. Съездила с Розой вглубь острова, чтобы та увидела шамба , теплый пряный запах гвоздики с плантаций которых окутывал весь остров. В Кисимбани они нанесли только очень короткий визит; Эмили была непереносима мысль о том, что земля, где они с Генрихом были так счастливы, давно принадлежит другому.

Возвращаться в Германию она не желала, это было ее твердое решение. Слишком глубоко было разочарование тем, что готовила ей эта страна, страна, в которую она когда-то приехала, полная надежд и уверенности. Но эта страна, однако, оставила на ней отпечаток, это отчетливо ощутила Эмили, когда с открытым сердцем блуждала по острову. Это был уже не тот Занзибар, какой она знала в молодости. Так же, как она уже не Салима и не Биби Салме.

Я не могу вернуться сюда вот так, просто. Я не могу снова натянуть на себя шейлу и полумаску и сделать вид, как будто ничего не произошло. Один раз отказаться от веры и принять новую, — этого для одной жизни более, чем достаточно.

Вера — это ведь не одежда, которую можно сменить, если она уже не подходит тебе. А сегодня я не подхожу Занзибару. Я нынче совсем другая, не такая, как тогда, когда уезжала.

Но главное — это мысль о детях. Каково им будет жить с мыслью, что мать живет на Занзибаре, в мире, который им чужд, который совсем иной, чем тот, в каком они выросли? А если они останутся с ней, — как смогут они прижиться здесь, воспитанные и получившие образование в Европе, где нравы совсем иные?

Они не должны быть чужаками, как я. Не должны жить между двумя мирами. От этого, по крайней мере, я смогу их охранить.

Час прощания настал. И в этот раз она знала, что это прощание навсегда.

Эмили сбросила туфли, подобрала юбки и зашлепала по ночному морю. Нежно оно лизало ее ноги, которые занесли ее так далеко, через полмира — и не в первый раз. Она многое повидала и еще больше перечувствовала. Прекрасное и ужасное, она испила свою чашу радостей и горестей до самого дна. Эмили закинула голову и посмотрела вверх — на звезды. В одном она была твердо уверена: нигде не были звезды ярче и прекраснее, чем здесь, над Занзибаром.

Дети могут остаться в Германии. Я — совсем другое дело. У меня больше нет родины на этой земле. И Занзибар — тоже уже не родина. Все позади.

Некоторое время она простояла, закапываясь ногами в песок. Как будто хотела врасти корнями в эту землю. Но она знала, что все тщетно. У нее давно не было никаких корней.

У кого нет корней, того носит по волнам, как обломок дерева, уцелевшего в кораблекрушении. Отныне Эмили будет тоже нести по волнам, подобно куску дерева, зато она сможет задерживаться там, где пожелает. Потому что тот, у кого нет корней, волен направить свои стопы, куда бы ни захотел.

Подобно Эмили.

Она повернулась и побрела к берегу, даже не оглянувшись.

Прощай, Занзибар.