Золото скифов - Нина Колчина Страница 9

Тоненькая длинноногая девушка с красивыми развернутыми плечами приехала накануне и ужасно ему понравилась. Чтобы привлечь ее внимание, нужно сделать что-то необычное, сказать нечто оригинальное…

Так пошло он никогда себя не вел — ни до встречи с ней, ни после.

— С вашими плечиками, мадемуазель, не в земле копаться, а в «Метрополе» севрюгу есть! — явно подражая кому-то, развязно произнес он.

Нахмурив брови, она стояла у своей палатки, не находя слов для нахального студентика. Понимая, что скомпрометировал себя, не успев даже познакомиться, он уже не мог остановиться.

— Поехали со мной в областной центр! — призывно продолжал он таким противным голосом, словно приглашал девушку в номера. — Там, говорят, кисель в брикетах продают. Вкуснотища! Я угощаю!

— Ну и наглец! Тоже мне! Археолог! Сюда люди работать приезжают, а не кисели хлебать!

— А я и не предлагаю хлебать. — Смелости в голосе как не бывало. — Его так, сухим грызть вкуснее. — Он вконец растерялся и ощутил себя мучительно и глупо.

Надя смерила его насмешливым взглядом:

— Отправляйтесь за своим киселем, мальчик. Да не облопайтесь! У детей от сладкого живот болит!..

Как в воду глядела! В Николаеве, куда он, словно в лихорадке, добрался часа через два с половиной, ему достался не только сухой кисель — любимое с детства лакомство, но и какао с сахаром. Какао тоже выпускалось в брикетах, и его тоже вкусно было грызть. Перекинув сетку с полуфабрикатами через плечо, он отправился в обратный путь. Пересаживаясь с автобуса на автобус, находил укромное местечко где-нибудь в хвосте, клал сетку на колени, доставал брикетик, надрывал бумажную обертку и вгрызался в сахарную твердь.

За окном мелькали дома, хатки, водная гладь лимана, белые пароходики, деревья, огороды, фруктовые сады, но сознание не зафиксировало ни одной картинки. Отчаянная злость на себя, обида на нее не только не оставляли его, но с каждой минутой становились сильнее.

Чем яростнее терзали охватившие чувства, тем неистовее он молол свои брикеты. В дороге съел четыре какао и три киселя — два вишневых и один клюквенный. Уже в палатке перед сном, тревожно вздыхая и ворочаясь с боку на бок, он загрузил измученный желудок еще одним киселем. Из черной смородины.

Посреди ночи ему стало очень плохо. Пищеварительный тракт, желая освободиться от разбухающего концентрата, изо всех сил выталкивал его из организма. Рвота и понос измучили настолько, что к утру он не в силах был сказать «мама».

Его не бросили в беде одного. Кто-то отпаивал чаем, кто-то принес активированный уголь и валидол. Ледяные руки и ноги обогревали бутылками с горячей водой. Чтобы унять озноб и согреть, сверху на него накидали одеял.

До ужина он спал, а потом в палатку пришла Надя. Она гладила его руки, ставшие прозрачными за одну ночь. Держала свою теплую ладошку на побелевшем холодном лбу. Называла «дурачком».

Сергей сразу понял, что полюбил. Сильно, отчаянно, на всю жизнь. Днем он почти не видел ее. Непосредственно в раскопках она не участвовала, а занималась составлением полевых чертежей, зарисовкой открытых слоев. Надя была студенткой архитектурного и в экспедицию приехала как помощник архитектора-археолога.

Всю территорию раскопок, как обычно, разбили на квадраты, и Сергею достался самый дальний. Этот небольшой участок пять на пять метров стал его рабочим местом до конца полевых работ. Только с каждым днем дно ямки опускалось все ниже. Оттуда, со своей делянки, он высматривал Надю, но бывали дни, когда встретиться с ней удавалось лишь вечером.

Нехитрый ужин обычно плавно перетекал в уютные говорливые посиделки. Весь лагерь собирался у костра. Бренчала гитара. Нежно переливался доверчивый девичий смех. Кисленькое домашнее винцо — грошовая продукция местных виноделов — горячило кровь, слегка ударяло в голову и томило очарованием черной южной ночи.

Сколько романов закрутилось в то лето! Страстных, легких, неожиданных, грешных. Но неизменно искренних!

А он робел перед Надей. Боялся оскорбить откровенным прикосновением, неуместным признанием. Только дарил пестрые букетики полевых цветов, которые собирал ранним-ранним утром, пока весь лагерь еще спал. Незадолго до отъезда в Москву отважился ее поцеловать. И сразу же спросил, согласна ли она стать его женой. Надя ответила «да». Домой они вернулись уже женихом и невестой.

Объявлять в лагере о своем решении тогда не стали, но у него появилось моральное право ограждать Надю от настойчивых ухаживаний Плинтуса — архитектора, под началом которого она работала на раскопках. Всего на два-три года старше Сергея, он был уже женат, имел сына и что-то преподавал на факультете истории архитектуры, где училась Надя.

«Платон Иннокентьевич Тусуев», — где надо и где не надо важно представлялся он. За это и был прозван Плинтусом. Для краткости и не без иронии. Сергей позже понял, что тот включил в экспедицию Надю, потому что имел на нее виды.

Вспомнив Плинтуса, Сергей Матвеевич шумно вздохнул. Интересно, что поделывает тот сейчас. Подлец! С некоторых пор они сознательно избегали друг друга и в экспедициях больше не встречались. Да пошел он… этот Плинтус!

Надо сказать, в то лето у них сложился замечательный коллектив! Такой плотности значительных личностей на одну партию он, пожалуй, потом и не встречал. Археологи вообще люди особенные. Издержки профессии оборачиваются лишениями, неудобствами и вынужденной непритязательностью в быту. Свыкнуться с этим могут далеко не все. Только самые увлеченные, самые преданные цеху не сходят с дистанции. Но уж у тех, кто выстоял, не отсеялся в результате естественного отбора, выковывается характер цельный, крепкий, немелочной.

Многие, правда, считают археологов, из года в год сознательно лишающих себя плодов цивилизации, немного чокнутыми, слегка помешанными. Есть такое мнение, есть! Но что ж плохого в том, чтобы быть помешанным на своей профессии? — улыбнулся Сергей Матвеевич. Если б врачи были помешаны на здоровье людей, учителя — на воспитании и образовании детей, политики — не на карьере, а на благе народа, кто б возражал против такого помешательства?

Наверное, археологов можно признать помешанными. Но тем они и интересны! Недаром в каждой археологической экспедиции есть свои «примкнувшие» — физики-лирики и просто созерцатели… Они приезжают в лагерь подпитаться особой жизненной энергией, глотнуть свободы, пообщаться с людьми, которых не встретишь в другой среде. За свою верную любовь к археологии примкнувшие расплачивались безработицей и тяжкой нищетой. Ни одна советская контора не хотела держать их в своих рядах. Ведь как ни держи, а с мая по октябрь все равно умотают в свои экспедиции! Нередко случалось, что копейки, которые платили на раскопках, были их единственным регулярным заработком. Ну что делать? Не хотят люди жить скучно!

Он представил, с какой радостью встречаешь первое утро в лагере, и даже поежился от удовольствия. Проснуться в палатке, вдохнуть пьянящего воздуха шальной вольницы — не счастье ли это!