Мадонна Семи Холмов - Виктория Холт Страница 9

Чезаре начал задыхаться, что означало у него крайнюю степень гнева. Он схватил ее за шею, и на этот раз она ощутила не нежность, но злобу.

– Пришло время тебе узнать правду! – воскликнул он. – Неужели ты не знаешь, кто на самом деле наш отец?

Она никогда не думала о том, что у нее должен быть отец, и когда в доме появился Джорджо и Ваноцца стала называть его мужем, она стала думать о нем, как об отце. Но что-то все же смущало ее, поэтому и на этот раз она промолчала, надеясь лишь, что Чезаре ослабит хватку.

Чезаре приблизил к ней свое лицо и прошептал:

– Родриго, кардинал Борджа, нам не дядя, дурочка. Он – наш отец.

– Дядя Родриго? – недоверчиво переспросила она.

– Конечно, глупышка, – теперь Чезаре держал ее уже с былой нежностью. Он прижался к ее щечке губами и крепко поцеловал – эти его поцелуи почему-то ее тревожили. – А как ты думаешь, почему он так часто сюда приходит? Почему он так нас любит? Да потому, что он – наш отец. Пора уже тебе знать это. Теперь ты и сама видишь, что рыдать по поводу Джорджо и Оттавиано не имеет никакого смысла. Теперь ты поняла, Лукреция?

Его глаза снова потемнели, но теперь не от гнева, а от гордости, потому что дядя Родриго, великий кардинал, который – о том они должны молиться денно и нощно – когда-нибудь станет Папой, был их отцом.

– Хорошо, Чезаре, – сказала она, потому что она побаивалась брата, когда он становился таким.

Но, оставшись в одиночестве, она забралась в уголок и снова стала лить слезы по Джорджо и Оттавиано.

Но даже Чезаре пришлось узнать, что смерть таких, как он считал, незначительных персон, может внести в его жизнь значительные изменения.

Родриго, по-прежнему озабоченный благосостоянием своей экс-любовницы, решил, что, поскольку она лишилась одного мужа, ей следует дать другого. Поэтому он организовал ее брак с неким Карло Канале. Это была для Ваноццы удачная партия: Карло служил камерарием при кардинале Франческо Гонзага и был человеком образованным и светским.

Это он вдохновил поэта Анджело Полициано на написание «Орфея», и философские и гуманистические круги Мантуи относились к нему с большим почтением. Этот человек мог быть полезен Родриго, а Канале был достаточно мудр, чтобы понимать, что с помощью Родриго он сможет, наконец, добиться вожделенного, но прежде недоступного, благосостояния.

Нотариус Родриго составил новый брачный контракт, и Ваноцца подготовилась к жизни с новым супругом. Но, обретя нового мужа, она лишилась троих старших детей. Она отнеслась к этой ситуации философски, поскольку знала, что Родриго не позволит своим детям, как только они вступят в пору отрочества, оставаться в ее доме: сравнительно скромный дом простой римской матроны – мало подходящее место для тех, кого ждет блистательное будущее.

Вот почему Лукрецию ждала самая грандиозная жизненная перемена.

Джованни отправлялся в Испанию к своему старшему брату Педро Луису – отец организовал там для него такую же почетную жизнь, как и для Педро Луша. Чезаре пока оставался в Риме, позже ему следовало пройти курс обучения в испанской епархии, а потом изучать законодательство в университетах Перуджи или Пизы. На какое-то время они с Лукреций оставались в материнском доме, но вскоре должны были перебраться в дом одной из родственниц Родриго: там им дали бы воспитание более достойное детей такого отца.

Для Лукреции это был серьезный удар. Она лишалась дома, в котором прожила первые шесть лет своей жизни. И, самое ужасное, все это произошло так неожиданно и стремительно! Единственным, на лице кого в эти дни в доме на площади Пиццо-ди-Мерло можно было видеть улыбку, был Гоффредо – он носился по детской, размахивая воображаемой шпагой, отвешивал поклоны Чезаре, называя его «Ваше Преосвященство». Джованни, возбужденный предстоящим путешествием, без конца говорил об Испании.

Лукреция наблюдала за Чезаре: он скрестил руки на груди, лицо его побледнело от с трудом подавляемого гнева. Впервые в жизни Чезаре не вопил от ярости, не грозился прибить Джованни – впервые в жизни Чезаре осознал свое поражение.

Произошло то, что произошло, и, как бы они ни бахвалились, как бы ни вольничали в детской, у них не было иного выхода, кроме как подчиняться приказам.

И лишь однажды, оставшись наедине с Лукрецией, Чезаре дал волю своим чувствам: он принялся изо всех сил, так, что Лукреция даже испугалась – не повредит ли он себе чего-нибудь? – колотить кулаком по ноге и вопить:

– Почему в Испанию едет он? И почему я должен уходить в церковь? Я хочу в Испанию. Я хочу быть герцогом и солдатом. Неужели ты думаешь, что я меньше гожусь для того, чтобы завоевывать и править, чем он? И все потому, что отец любит его больше, чем меня! Я этого не вынесу! Не вынесу!

Он схватил Лукрецию за плечи. Глядя в его пылающие ненавистью глаза, она не на шутку испугалась.

– Я клянусь тебе, моя маленькая сестричка, что не успокоюсь, пока не обрету свободу… свободу от воли моего отца… Свободу от каждого, кто попытается связать мне руки!

Лукреция смогла лишь прошептать в ответ:

– Ты будешь свободен, Чезаре. Ты всегда своего добьешься.

А затем он вдруг расхохотался и, как было у него заведено, крепко сжал ее в объятиях.

Она очень беспокоилась о Чезаре, и это означало, что она не так уж сильно, как следовало бы, волновалась по поводу своего собственного будущего.