Остров бесконечной любви - Диана Чавиано Страница 9

Но толку от молитвы не вышло.

Приходил новый рассвет – и опять Анхела плакала по углам. Солнце поднималось в зенит – и Анхела смотрела на любую еду, не прикасаясь к блюду. Наступал вечер – и Анхела, пробродив несколько часов по дому, замирала у дверей, а Мартинико тем временем занимался своими делами… И это было ужаснее всего: маточная болезнь сделала из Анхелы дурочку, а вдобавок еще и испортила характер домового.

Каждый вечер, когда девушка наблюдала за сгущавшимися сумерками, над головами пастухов, гнавших стада на пастбище или на водопой, начинали летать булыжники, не меньше доставалось и возвращающимся домой торговцам. Жители деревни осаждали Педро своими жалобами, и ему ничего не оставалось, кроме как раскрыть тайну существования Мартинико.

«Хоть домовой, хоть привидение, нам только надо, чтобы он нам головы не дырявил» – таков был смысл общей просьбы.

– Я поговорю с Анхелой, – с комом в горле пообещал отец, заранее зная, что поведение баламута зависит от душевного равновесия его дочери, но в то же время в своих проделках Мартинико не подчиняется ее желаниям.

– Анхела, ты должна его убедить. Этот домовой не может вот так докучать людям, иначе нас отсюда прогонят.

– Объясни ему сам, папа, – ответила девочка. – Может быть, он тебя послушает.

– Думаешь, я его не просил? Но он, похоже, меня не слушает. Я подозреваю, его никогда нет рядом, когда я к нему обращаюсь.

– Сейчас он здесь.

– Здесь, поблизости?

– Прямо здесь.

Педро чуть не уронил горшок с вареньем.

– Я его не вижу.

– Если ты с ним заговоришь, он будет слушать.

– Кабальеро Мартинико…

Педро начал свою речь уважительно, как и в прошлые разы, затем последовал длинный период, в котором отец семейства объяснял, какие беды поведение домового может навлечь на саму Анхелиту. Он просит не за себя, а за свою жену и за девочку, благодаря которым уважаемый дух имеет возможность существовать в мире живых.

Было очевидно, что Мартинико его слушает. В продолжение всей речи в окрестностях дома царило спокойствие. Двое соседей проходили мимо и услышали, как Педро разглагольствует сам с собой, но поскольку они были наслышаны о присутствии домового, то сразу поняли, в чем дело, и заторопились прочь, пока их не нагнал какой-нибудь метательный снаряд.

Педро окончил речь и, довольный содеянным, отправился работать. И вдруг камни полетели снова, они выскакивали отовсюду, и один из них угодил гончару в голову. Анхела бросилась отцу на помощь и тут же получила палкой по заднице. Им пришлось укрыться в мастерской, но камни продолжали стучать по стенам, так что домик, казалось, вот-вот развалится. Впервые за много месяцев Анхела как бы очнулась от своего оцепенения.

– Какой ты противный, домовой! – выкрикнула она, вытирая окровавленное отцовское лицо. – Я тебя ненавижу. Не желаю тебя видеть!

И камнепад чудесным образом прекратился. Еще слышно было карканье перепуганных птиц, но Анхела пребывала в такой ярости, что ее не остановили даже вопли отца, умолявшего не покидать убежища.

– Если ты еще хоть раз ударишь батюшку, матушку или меня, клянусь, я навсегда тебя из нас выгоню! – прокричала девочка во всю силу своих легких.

Даже ветер, казалось, утих после этой угрозы. Педро ощутил волну страха, от которой волосы вставали дыбом; он решил, что ему передался страх домового.

В тот вечер дочь и родители улеглись рано – как только перевязали рану хозяину дома. Педро клялся никогда больше не разговаривать с Мартинико – пусть уж другие подставляют головы. К тому же он сомневался в долгосрочном действии угроз Анхелы и не хотел нарываться по новой. И вообще, гончар нуждался в передышке. Он два дня трудился над партией горшков, и назавтра ему предстояло расписать готовую посуду.

Среди ночи всех троих разбудил страшный грохот, как будто на землю обрушился обломок луны. Педро зажег свечу и дрожа вышел из дома; жена и дочь – за ним следом. Долина была похожа на темную пещеру.

В мастерской Педро был настоящий пандемониум: посуда летала по комнате и вдребезги разбивалась о стены, столы ходили ходуном, гончарный круг вертелся, как обезумевшее мельничное колесо… Педро созерцал этот разгром в безысходном отчаянии. С таким бессовестным домочадцем о гончарном ремесле можно было забыть.

– Жена, собирай пожитки, – пробормотал он. – Мы отправляемся в Торрелилу.

– Что?

– Да то: уезжаем жить к дяде Пако. Гончарному промыслу конец.

Клара разрыдалась:

– Ты столько трудился…

– Завтра распродам то, что смогу. С этими деньгами переберемся к дядюшке, он меня сколько раз звал. – И, уверенный в том, что домовой занят крушением утвари и ничего не услышит, добавил: – Теперь этот Мартинико у меня попляшет.