Облака не тают - Оксана Ткаченко Страница 9

Бернара окружали люди. Собрание завершилось. Но никто не спешил уходить. Наступало время отмечать успехи. В зале раздавали напитки. Вечеринка разгоралась.

– Здравствуй, Бернар! Как дела? – обратилась к директору парижской галереи длинноногая блондинка в блестящем чёрном платье.

– Добрый вечер! Всё не так уж плохо, – Дюке попытался вспомнить, где он сталкивался с ней. Может быть, он провёл с этой претенциозной особой когда-то одну ночь? Оттолкнул эту мысль, поскольку женщина выглядела роскошно-вульгарной, что ему захотелось поскорее покинуть фуршет.

– Бернар, ты, что не помнишь меня? – изумилась блондинка.

– Не уверен в нашем близком знакомстве, – сказал он.

– А мы и не были близки. Неужели глядя на любую девушку, в голове у тебя сразу вертится колесо: «Спал или не спал?»?

– Нет. Не на любую.

– Похоже, ты влюбился.

– А что заметно?

– Конечно. Раньше ты вёл себя по-другому. Сейчас твои мысли витают не здесь.

– Ты угадала. Хочешь знать, где?

– Интересно, где же?

– В Праге.

– Серьёзно? Ну, ты даёшь! Она чешка?

– Нет. А ты не ревнуешь?

– Бернар, ты так и не вспомнил, кто я?

– Жутко стыдно. Но не припоминаю.

– Мари. Та самая Мари, которую любил твой друг Жак.

«Господи, Мари, из-за которой Жак потерял себя, погубил! А совесть её не замучила. Хотя ей, наверное, надоело ждать, когда же он признается в любви. Всё сложно», – подумал Дюке и сказал:

– Значит, у тебя жизнь прекрасна. Судя по твоему виду. А про Жака тебе кое-что известно?

– Да. Моя жизнь прекрасна. Прекрасна внешне, мой дорогой Бернар. Однако внутри всё кровоточит. Любви нет в моей жизни. Понимаешь? Любви нет. А Жак любил меня, по-настоящему любил. Я поздно поняла. Тем не менее, я поняла его любовь. Главное, что я всё-таки поняла. Впрочем, уже поздно. Говорить об этом поздно. Не хочу.

– Он уничтожил себя из-за тебя, – Бернару было обидно за друга.

– Я знаю. Мне больно.

– Почему же тогда ты так поступила?

– Мы, женщины, очень нетерпеливы. Если нас не подпитывать хоть какой-то надеждой, то мы фактически умираем. Мы теряем уверенность в конкретном человеке. А вернуть уверенность – трудно, почти невозможно. Лучше вовремя окунаться с головой в любовь. Не надо ждать никаких будто бы подходящих случаев. Подходящие случаи, удобные моменты – это бред. Есть любовь сейчас, и только сейчас. Завтра, через неделю, через месяц – пустые слова. Перегорит чувство, и всё. Нельзя возвратиться в то, что было. Часы любви нужно использовать по назначению и до того, как истечёт срок годности.

– Мари, ты умная девушка. Жаль, что у вас с Жаком не получилось быть счастливыми, – произнёс Дюке. «Она права. Спешить нужно, не терять свою любовь понапрасну», – убедился он.

– Зато у тебя получится быть счастливым. Бернар, не растрачивай бесценное время. Не предавай любовь. Слишком дорогая плата ждёт потом. Боль души – ни с чем не сравнимая боль. Торопись любить. Пока.

Мари затерялась в толпе. Дюке разволновался: «Я идиот. Из-за собрания я оставил Дину одну в Чехии. Если бы я знал, что конференцию перенесут, что она состоится аж через пять недель, я бы ни за что не уехал от неё. Как я мог так поступить? Даже не выяснил, где она живёт. Простит ли она? Ведь я предатель». Он быстро направился к выходу.

– Бернар, ты уже уходишь? Ещё рано, – остановил Дюке его заместитель, парень тридцати лет.

– Наоборот, Франсуа. Уже не рано.

– А-а, понимаю. Кто-то ждёт? – ухмыльнулся Франсуа.

– Я надеюсь.

Директор галереи ехал на своём автомобиле. Ему очень нравилось это время в Париже, когда зажигаются фонари и мир, погружённый во мрак, несёт в себе надежду и грусть одновременно. Но в этот вечер Бернар спешил домой, чтобы написать письмо знакомому менеджеру, тому, который выступал посредником между ним и Диной Гринчук, когда шла подготовка к пражской выставке. «Если Прасолов общался с ней, значит, ему вполне вероятно известен её домашний или электронный адрес, номер телефона. Неважно, что он сможет дать мне. Важно, что это будет ниточка, по которой я сумею найти свою любовь, вернуть Дину», – неслось в сознании мужчины. «А если она не простит? А может, и нет никакой любви с её стороны? Вдруг мне просто показалось? Тогда я умру от безответного чувства. Сена примет меня в свои объятия. Я утону, а русская художница никогда не узнает, что сделала с моей любовью», – изнурял себя Бернар. Свернув за угол, он остановился возле особняка.

– Пустой дом, тебе так же паршиво, как и мне? – спросил Дюке, выйдя из машины. Он сходил с ума от боли. А боль эту звали Диной.