Возвращение в Мэнсфилд-Парк - Джоан Айкен Страница 9

— Добрый день, мисс Сьюзен! Как поживаете? — приветствовал ее мистер Уодем, когда расстояние между ними сократилось настолько, что возможно стало его услышать. — Погода выдалась чудесная, и сестрица уговорила меня прогуляться по парку. Мы самовольно взяли на себя роль почтальонов — несем вам письмо, предназначенное вашей сестре.

— Моей сестре? Но кому вздумалось писать к ней в пасторат? Все наши родные — моя матушка и остальные в Портсмуте, да и братец Уильям, который служит во флоте, — знают, что Фанни отправилась в Вест-Индию. Любопытно, от кого это послание?

Сьюзен вспомнила о старой гувернантке, мисс Куонтрелл, некогда обучавшей их с сестрой, — письма от нее, адресованные то одной, то другой ее воспитаннице, иногда приходили в Мэнсфилд. Намереваясь изучить письмо позже, Сьюзен положила его в карман. На подобный случай Фанни оставила распоряжение, наказав сестре вскрывать письма и решать самой, отправить их на Антигуа или оставить в Англии дожидаться возвращения путешественников.

— Как вы устроились в пасторате? — спросила Сьюзен. — Довольны ли слугами?

— Ох, душенька, они нас вконец избаловали! — отозвалась миссис Осборн. — Рейчел, горничная вашей сестрицы, настоящее сокровище! И нынче, когда стоят теплые дни, сад выглядит прелестно. Фрэнк обыкновенно сидит в оранжерее, а я — в саду. Однако ж братец мой, как видите, быстро идет на поправку: сегодня впервые он почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы пройтись по парку.

— Мистер Уодем, вы и вправду выглядите лучше, — подтвердила Сьюзен. — Ваша бледность проходит. И все же не переусердствуйте, вам не следует утомляться. Не лучше ли будет после столь долгой прогулки войти в дом и немного освежиться? Уверена, мой кузен Эдмунд одобрил бы это.

Мистер Уодем с сестрой нерешительно обменялись взглядами. Было ясно, что неучтивость Джулии Йейтс не осталась незамеченной и соседям не хочется вторгаться в дом, где им вовсе не рады. Однако в эту минуту на подъездной дорожке показался Том Бертрам, объезжавший свои охотничьи угодья; при виде пастора с сестрой он приветствовал их со всем радушием. По натуре живой и общительный, открытого нрава, Том скучал по мужской компании, которой в Лондоне, Бате и Харрогейте ему хватало с избытком; рассудив, что новый пастор человек достойный и держится как истинный джентльмен, сэр Бертрам проникся к нему самым искренним расположением.

— Не желаете ли, сударыня, подняться в гостиную и познакомиться с моей матушкой? — обратился он к миссис Осборн. — Сьюзен проводит вас, не правда ли, кузина? Не сомневаюсь, матушка будет очень рада гостям, она пребывает в унынии со дня отъезда моего брата с женой.

Пока Том, послав за бутылкой мадеры, показывал своему новому знакомому бильярдную, Сьюзен проводила миссис Осборн наверх, в гостиную, где на диване расположилась леди Бертрам.

Почтенная дама как раз только что пробудилась от сладкой дремоты и в первое мгновение немного растерялась.

— Что такое? Что случилось? — пробормотала она хриплым со сна голосом, но миссис Осборн, усевшись подле нее, заговорила с дружеской сердечностью и очаровательной простотой о ее рукоделии, вязаном кошельке, отчего леди Бертрам вскоре оживилась, просветлела лицом и даже заметно повеселела.

Сьюзен, занимавшая малышку Мэри игрой в цветные кубики в дальнем конце комнаты, слушала их беседу с чувством, похожим на благоговение: миссис Осборн завела занимательный разговор с хозяйкой дома о вышивании шерстью и о плетении кружев, о наилучших способах вязания бахромы и о тонкостях отделки готовой бахромой, о весьма существенных различиях между petit point и gros point — большими и малыми гобеленовыми стежками — и о других тому подобных предметах.

— До недавнего времени я редко занималась рукоделием, сударыня, и приохотилась к нему лишь после кончины адмирала, моего бедного супруга, смытого волной за борт во время шторма, но смею вас заверить, матросы на его кораблях находили удовольствие в развлечениях вроде вязания или плетения. Видели бы вы, как ловко и проворно управлялись их черные от смолы пальцы с какой-нибудь бечевкой или пенькой, вас бы это позабавило. Они непрестанно дарили мне спицы и булавки для плетения, голубчики мои милые! От них я научилась многим премудростям и с радостью поделюсь этими маленькими хитростями с вами, сударыня.

От увлекательного описания занятий моряков беседа легко перешла к рассказам о морских приключениях; у миссис Осборн имелся, по-видимому, неиссякаемый запас подобных историй, ибо за восемнадцать лет счастливого замужества она четырежды пересекла Атлантический океан, обошла кругом Средиземное море и, обогнув мыс Доброй Надежды, достигла Ост-Индии. Сьюзен и сама с неподдельным интересом слушала эти воспоминания, рассказанные с изумительной живостью и простотой, а леди Бертрам, совершенно очарованная своей новой знакомой, раскинулась на диване, выронив из рук забытое вязанье; глаза ее, против обыкновения широко раскрытые, неподвижно смотрели вдаль, будто почтенная дама пыталась вызвать в воображении описываемые картины и события. Верно, в жизни не доводилось ей слышать ничего и вполовину столь занимательного.

В скором времени Сьюзен вспомнила о письме, которое ей вручила миссис Осборн. Крошка Мэри, построив замок из кубиков, заползла на диван и, равным образом околдованная чарами чудесной леди, с пальчиком во рту свернулась клубком на юбках своей бабушки.

Сьюзен же незаметно достала из кармана конверт и взглянула на адрес. Почерк показался ей незнакомым. Нож для бумаги, оказавшийся под рукой, на столике, положил конец ее сомнениям. Фанни, бесспорно, пожелала бы, чтобы письмо прочитали, на случай если в нем имеется какая-нибудь просьба или распоряжение, которое надобно незамедлительно исполнить.

Вскрыв конверт, Сьюзен начала читать. Поначалу ей с трудом удавалось разбирать неровные, прыгающие буквы, но мало-помалу она привыкла.

«Дорогая моя душенька Фанни!

Вы, верно, содрогнетесь, узнав мой почерк. Хотя, быть может, Вы давно его забыли. Целая вечность прошла с тех пор, как я в последний раз писала к Вам, а в Вашей счастливой, деятельной, богатой событиями жизни в Мэнсфилде у Вас довольно иных насущных забот, и Вас, полагаю, неустанно забрасывают письмами. О, чудный, милый Мэнсфилд! Перо мое с большей легкостью выводит это слово, нежели какое-либо другое, даже теперь, много лет спустя. Лето, проведенное в его тихих пределах, я почитаю счастливейшим в моей жизни и до конца своих дней буду горько сожалеть о роковых событиях, о стремительной череде безрассудных поступков, навеки разлучивших меня с Мэнсфилд-Парком и со всем, что с ним связано. Слово «Мэнсфилд» всегда будет означать для меня «совершенство».

Должно быть, милая Фанни, Вы задаетесь вопросом, к чему все это; я так и вижу Ваш удивленный взор. Неужто Вы забыли своего давнего друга Мэри Крофорд, с которой некогда провели так много часов в приятных, а иной раз весьма для нее поучительных беседах, бродя по тенистым аллеям Мэнсфилдского пастората? Неужели забыли, сколь бессовестно и эгоистично я лишала Вас удовольствия проехаться верхом на Вашей кобылке, желая безраздельно наслаждаться Вашим обществом в те драгоценные летние дни? А помните ли Вы бал в Мэнсфилде? Мы тогда столько танцевали, что истрепали туфли до дыр! Вы были царицей бала, Фанни, мне и теперь вспоминается Ваше белое платье со сверкающими крапинками, золотая цепочка у Вас на шейке и… одно бедное сердце, бившееся единственно для Вас и отвергнутое Вами! Но не стану дразнить Вас, добрая моя, нежная Фанни; в жизни, несомненно, все происходит как должно, и в этой великой лотерее Вам достался приз куда более драгоценный, нежели мой бедный своенравный братец, который по сей день остается холостяком, ибо не может сыскать среди изнеженных светских красавиц ту, что заменила бы ему жестокосердную Фанни.