Русская лилия - Елена Арсеньева Страница 9

— А ты что?

— А я что? Пришлось сознаться. Нельзя же было, чтобы Павловского наказали.

— А дядюшка император что?

— Ну, папа́ сказал, что я правильно поступил, а то невиновный бы пострадал. И еще сказал, что лучше сразу прямо говорить, если я чего-то хочу, прямо ему. Если можно, он мне это даст, а если нельзя, так прямо и ответит, что нельзя. Так лучше, конечно, только главного же не попросишь, чего я больше всего в подарок хочу.

— А что ты хочешь, чтоб тебе подарили? — Николе было любопытно.

— Ага, так я тебе и сказал… Еще сболтнешь!

— Вот клянусь чем хочешь… Хоть святым крестом!

— А землю есть станешь?

— Как это землю? — растерялся Никола.

— Не знаешь? Это у народа самый верный знак, что человек не разболтает. Тебе твои дядьки разве не рассказывали? Мне Хренов сказал.

— Мои меня берегут, как куклу фарфоровую, матушка им велела, лишнего слова не скажут! — с досадой простонал Никола. — Ну скажи, Алешка, ну хочешь, буду землю есть! Только сейчас зима, где я ее нарою? Она под снегом и вся мерзлая. Пошли в оранжерею, что ли, там земли много.

Оля, любопытство которой было распалено до крайности, взмолилась, чтобы Алеша не требовал от ее брата этой глупой и негигиеничной клятвы. Надо же придумать такое! Землю есть! Да мисс Дженкинс в обморок бы упала! В землю же навоз добавляют, а есть навоз — все равно что merde из ночного горшка! Брр!

Олю так передернуло, что она задела плечом ножку стола и он предательски дрогнул. Ее бросило в ледяной пот. Ну все. Сейчас мальчишки заглянут под стол и увидят… Вот стыд! А главное — они будут знать, что она все их тайные и постыдные разговоры слышала. Как же возненавидит ее Алеша! Брат ладно, Никола и так к ней относится свысока, маменькин любимчик, он на всех свысока смотрит, но Алешино презрение ей будет не перенести!

— Поверю клятве на святом кресте, — сказал в это время Алеша, и у Оли чуточку отлегло от сердца: мальчики ничего не заметили. — Скажу, чего я хочу в подарок! Сашеньку Жуковскую!

— Кого… — протянул Никола. — Жуковскую?

— Как она мне нравится! — восторженно воскликнул Алеша. — Слов нет! Я ей записку бросил… Нашел у Саши книжку Лермонтова, он Лермонтова безумно любит, и списал красивый стих:

Вверху одна

Горит звезда,

Мой ум она

Манит всегда,

Мои мечты

Она влечет

И с высоты

Меня зовет.

Таков же был

Тот нежный взор,

Что я любил

Судьбе в укор;

Мук никогда

Он зреть не мог,

Как та звезда,

Он был далек;

Усталых вежд

Я не смыкал,

Я без надежд

К нему взирал.

— Погоди, — недоверчиво сказал Никола. — Да ведь Жуковская — она же государыни фрейлина! Она же уже большая!

— А что же мне, с девочками маленькими спать? — задиристо сказал Алеша. — Мне и нужна большая.

— Так ты с Жуковской спать хочешь? — изумился Никола. — Значит, эта… Матреша… тебе не понравилась?

— Понравилась, а что ж? Кому же не понравится с женщиной возиться? Да только она, Матреша, большая слишком, толстая, мягкая вся такая, я в ней потонул. Лежишь, как на перине, чувствуешь себя младенцем у кормилицыной груди. Так и чудится, что она сейчас тебя баюкать станет. Я с ней только два раза и смог, а потом охота прошла. И больше не езживал к ней, хотя Саша, знаю, частенько там бывает, ему она по стати. Ему большие и толстые нравятся, а мне нет. Мне нужна такая… как птичка. Легонькая! Как Сашенька Жуковская. Тоненькая, маленькая. Ростом не выше меня… Я ее запросто на руки возьму и носить стану. А барышни в теле не по мне.

— А вот на мой вкус… — горячо начал было Никола, но в это время за дверью раздался обеспокоенный голос:

— Ваши высочества, Алексей Александрович, Николай Константинович! К чаю зовут! Все собрались, вот достанется вам на орехи!

— Павловский, — с досадой сказал Алексей, — он душу вынет, от него не спрячешься! Здесь мы, здесь!

Оля услышала, как отворилась дверь и Павловский сердито произнес:

— Ваши высочества, извольте немедленно пройти в чайную комнату! Ждут только вас и Ольгу Константиновну, и великий князь приказал не давать кремового торта тому, кто будет последним.

— Ну, Олечка, конечно, уже там, а вот кто из нас будет последним, это мы еще посмотрим, — весело воскликнул Алеша. — А ну взапуски, Никола!

Раздался громкий топот, потом азартный выкрик Павловского:

— Ставлю на Николая Константиновича!

И все стихло.

Оля еще подождала немножко, окончательно уверилась, что осталась одна, и, кое-как отцепившись от сучка, выбралась из-под стола. Все тело у нее замлело, она еле-еле распрямилась и сморщилась от боли. Но отнюдь не в затекших ногах! Нестерпимо болело сердце. Ах, лучше бы она не роняла эту книжку! Или сразу дала бы знать о себе! Зачем, зачем она услышала все эти страшные, взрослые вещи? Зачем услышала про Матрешу и Сашеньку Жуковскую? У нее не хватает ни ума, ни воображения понять, о чем, собственно, говорили мальчики, зачем поселили в лесу какую-то Матрешу и зачем Сашенька нужна Алеше, но сама мысль о том, что ему нужна какая-то женщина, была мучительной. Наверное, он с ней будет целоваться и обниматься… Это было из мира взрослых, к которому Оля еще не принадлежала, хотя мечтала об этом отчаянно, а Алеша к нему уже принадлежал. И она ему там была не нужна! Большие и толстые ему не нравятся, а она — большая и толстая… И кремового торта ей не дадут, потому что последняя придет.

Оля тогда не заплакала только потому, что знала: матушка потом избранит, а главное, Алешке будет на нее еще противнее смотреть. Большая, толстая, от слез опухшая…

Она всегда понимала, что мечтать об Алеше бессмысленно, но ничего не могла с собой поделать и мечтала. И иногда подходила к зеркалу, разглядывала себя… и думала о нем, а еще о том, получил ли он все-таки на рожденье фрейлину Сашеньку Жуковскую или нет.

Потом узнала, что да, получил.