...и мать их Софья - Вера Колочкова Страница 9

Соня с облегчением выплыла из тяжелого сна, где она опять мучилась своим бредовым сочинительством. Долго лежала, пытаясь сообразить – что сейчас, раннее утро или вечер. Голова болела нестерпимо. В комнате было темно и тихо. Подняла голову, посмотрела на часы. Ничего себе! Было уже очень позднее послеобеденное время. Окна наглухо задернуты плотными портьерами, дверь в ее комнату закрыта. «Я же вчера снотворное выпила, а Мишка мне еще каких-то капель накапала...» – вспомнила Соня, освобождая из плена солнечное окно.

Господи, весна-то какая шикарная! Сейчас бы пойти беззаботно в никуда по солнечным улицам, вдыхая ее одуряющие ароматы, и чтоб солнце било прямо в глаза, много солнца, и ступать в лужи, и промочить ноги, а потом, устав, вернуться домой, налить горячего-прегорячего зеленого чаю, сесть с книжкой в свое желтое кресло... Стало до слез жалко себя, свою беззаботную счастливую прежнюю жизнь, которая разваливалась на глазах как карточный домик. Нет, не карточный, а стеклянный, как образно выразилась вчера Сашка. Ее стеклянный домик рушился неотвратимо, превращаясь в тысячи острых осколков, которые впивались в тело, в мозг, в душу, парализовали волю, открывая двери всем страхам, какие только можно придумать.

В зеркале ванной, умываясь, увидела в своих черных кудрях несколько седых волос, отметила для себя этот факт равнодушно, как что-то само собой разумеющееся. А раньше бы расстроилась, в панику впала. «Господи, как я хорошо жила...»

На кухне ждала записка от Сашки: «Мама, я после школы – на репетицию, приду поздно, забери Машку из садика». «Что я буду делать с этим ее стриптизом? Как ее отговорить-то? – думала Соня, автоматически прикуривая, ставя турку с кофе на огонь. – Скоро выпускные экзамены, надо в институт поступать, а она в стриптиз собралась! Думаю, Мишка отговорит, она-то умеет с ней ладить, а у меня вот не получается... Хоть бы Игорь появился, надо же что-то делать, она ведь и его дочь тоже, между прочим! Сходил бы в этот ночной клуб, поговорил там по-мужски...»

Для себя возможность сходить в клуб и поговорить Соня категорически исключала. Она никогда не умела вести таких разговоров, когда нужно требовать и настаивать. Могла часами философствовать, спорить, доказывать свою точку зрения только в комфортной обстановке, с близкими или давно знакомыми людьми. С Димой, например, Мишкиным приятелем. Очень умненький мальчик. Жаль, что он скоро уезжает. А может, его попросить сходить? Представился бы там Сашкиным братом...

Кофе Соню не спас. Голова не прояснилась, во всем теле чувствовалась разбитость, будто ее всю ночь колотили палками. Надо было вставать с уютного кухонного диванчика, идти за Машкой в садик. А вдруг, пока она ходит, придет Игорь? Но у него ведь ключи есть... А если он ее не дождется? Соберет вещи и уйдет? Ей бы только встретиться с ним, поговорить, а там уж она на него надавит, она знает, что ему сказать и как сказать, чтоб он одумался, еще и виноватым кругом остался... Он и не идет только потому, что боится этого разговора. Но все равно же должен прийти! У них денег нет, в конце концов! И с Сашкой опять проблемы! Да и ее, Соню, он знает как облупленную... Какая она добытчица? Нет, он должен, должен прийти. Мишка, наверное, чего-то не так поняла.

Соня нехотя вышла в прихожую, оделась, не без удовольствия оглядела себя в большом зеркале. В новой, необыкновенно красивой короткой кожаной курточке абрикосового цвета, отороченной по рукавам и большому капюшону мехом такого же оттенка, в черных джинсах-бриджах, в сапожках на каблуке она себе очень нравилась, черные кудри красиво смешались со светлым мехом, лицо было бледным и отечным, но выспавшимся и гладким. Вот только глаза... Соне опять стало жаль себя, такую красивую, ранимую, испуганную...

«Маша! Веселова! За тобой пришли!» – громко взывала молоденькая воспитательница в сторону копошащихся у детской площадки детей, предварительно проведя с Соней воспитательную беседу на тему уже двухмесячной задержки оплаты за детский сад. Виновато улыбаясь и извиняясь, лепеча что-то про «на днях, и непременно, и спасибо, что напомнили», Соня, быстро схватив за руку подбежавшую дочь, поспешно ретировалась к выходу. Машка, мгновенно почувствовав материнское настроение, шла молча рядом, втянув голову в плечи, как испуганный звереныш, которого только что оторвали от его веселых собратьев и посадили на поводок. Щеки ее еще были румяны от ребячьей беготни, шапка съехала набок, шнурки у одного ботинка развязались совсем и тянулись за ней по грязным лужам. Надо бы остановиться, выдернуть руку, завязать шнурок, да она не смела, так и шла до самого дома, боясь, что вышагнет из ботинка... Выйдя из лифта, мама неожиданно обернулась к ней, как будто только сейчас ее заметив, спросила: «Хочешь к Лизе?»

Ну конечно, она хочет к Лизе! Лизка была ее ближайшей задушевной подружкой, соседкой по лестничной площадке. Она жила вдвоем с мамой в такой же, как у них, двухкомнатной квартире, и Машка пропадала у них целыми вечерами, играя с Лизкой. Здесь можно было громко разговаривать, смеяться, сколько хочется, смотреть телевизор, есть до отвала тети Надины, Лизкиной мамы, толстые пироги с капустой и картошкой.

Мама, не заходя к себе, позвонила в соседскую дверь. Ей открыла тетя Надя в фартуке, с руками, выпачканными мукой, обрадовалась, заохала, засуетилась между прихожей и кухней. Заставила Машку снять колготки, которые она таки умудрилась промочить, уговорила Соню раздеться, пройти на кухню, начала, как всегда, все, что было в доме съестного, метать на стол, одновременно что-то рассказывая, нарезая, наливая, заглядывая в духовку.

С соседкой, своей одногодкой, Соня общалась давно, с тех самых пор как двадцать пять лет назад переехала в этот дом. Надя тогда жила вдвоем с мамой, продавщицей из овощного магазина, располагавшегося на первом этаже их старой хрущевки, шумной дородной женщиной с желтыми химическими кудельками на голове и квадратными короткопалыми ручищами. Она ловко захватывала рукой сразу три-четыре яблока, приговаривая громко: «Бери, Сонечка, яблочь, сегодня яблочь хорошая, болгарская! Я тебе покрасивше выберу! И моркву хорошую завезли, и свеколь... А хрень брать не будешь?» «Какую хрень?» – вытаращивала на нее глаза Соня. «Ну какую хрень, обыкновенную... Сегодня свежую привезли. Огурцы солить, помидоры, в окрошку потереть можно...» «А-а-а, нет, мне хрень не надо», – пряча улыбку, вежливо отказывалась Соня. «Ты молодец, Сонюшка, и замуж выскочила, и ребеночка родила, а я Надьку свою никак столкать не могу, – по-соседски жаловалась она на дочь. – Вроде и с лица она ничего, и в теле хорошем, а все доброго мужика себе не сыщет...» Претендентов на Надины руку и сердце и в самом деле находилось много, они чередой сменяли друг друга, но личная ее жизнь и в самом деле никак не устраивалась. То будущий зять не соответствовал требованиям Надиной мамы, потому что был недостаточно «простым и работящим», а если и соответствовал, то не хотел жить под полным тещиным контролем, которая, конечно же, всегда желала молодым только добра. То Надя, проявив чудеса независимости, приводила в дом веселого парня, который поначалу вроде бы и приживался, и тещу ублажал, но через какое-то время Надя выходила на люди с синяком под глазом, оправдывая суженого убийственной народной поговоркой «бьет – значит любит»... А потом обе они, Надя с мамой, скрывались у соседей от пьяного буйства «любящего» и спешно вызывали милицию, пока тот изуверски старательно кромсал топором соседскую дверь.