Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Ирина Звонок-Сантандер Страница 89

— Смотри, как хоронят императора!

— Сейчас его сожгут!

И тихие злые голоса пронизывали насквозь собравшуюся толпу:

— Надо было раньше сжечь его живьём!

Квириты притихли, завидев родственников императора, идущих за носилками. С любопытством разглядывали внучек — молодых пышноволосых красавиц в чёрных туниках и белых покрывалах. Насмехались над Тиберием Гемеллом, втихомолку награждая его неприличным прозвищем Дурачок. И откровенно радовались, узнавая Калигулу.

— Славься, сын Германика! — раздавались крики.

Носилки установили у погребального костра, приготовленного из веток сосны и кипариса. На Форуме пронзительно пахло хвоей и сосновой смолой, пропитавшей ветки.

Калигула поднялся на ростральную трибуну. Тёплый апрельский ветер развевал рыжие кудри. Он не был грустен. Да и не старался напустить на лицо выражение скорби. Гай видел, что никто не оплакивал Тиберия. Только наёмные плакальщицы — потому, что им за это уплачено.

— Тиберий Юлий Цезарь, принцепс и император, скончался! — торжественно начал он. — Почти двадцать три года правил он империей. Он покорил Иллирик и Паннонию. В правление Тиберия Германик, мой отец, сильной рукой принудил к повиновению варварские германские племена. И, мстя за гибель легионов Квинтилия Вара, пленил варварских вождей. Тиберий Цезарь был мудрым правителем… — Гай запнулся, разглядев угрюмые лица слушателей.

— …Но добродетели его потускнели, соседствуя с ошибками! — закончил он. Гул одобрения пронёсся по переполненному Форуму. — Ошибки Тиберия я постараюсь исправить, если волею богов стану принцепсом. Несправедливость — заглажу. То хорошее, что было в предыдущем правлении, сохраню и приумножу!

Звонкий голос Калигулы потонул в шуме толпы.

— Слава Гаю Цезарю! — раздавались крики.

— Ты — наш принцепс и император!

Краем глаза Калигула посмотрел на Юлию Друзиллу. Она, как и все, была взволнована до слез. Друзилла оставила руку мужа, на которую прежде опиралась, и подалась вперёд. Зеленые глаза влажно сияли, обратившись к любимому брату.

«Любовь моя! — зачарованно подумал Калигула. — Теперь все изменится! Нам незачем больше прятаться. Отныне я — божественный император, а ты — моя богиня!»

Гай сошёл вниз. Ноги его, вместо патрицианских башмаков или удобных сандалий, были обуты в солдатские калиги. Старые легионеры, служившие некогда в войсках Германика, умилённо всхлипывали, видя Гая Цезаря в той же обуви, которую носили они.

— Слава Цезарю Калигуле! — возбуждённо кричали солдаты, сразу вспомнив прозвище, которое много лет назад дали мальчику, растущему в военных лагерях.

— Слава Цезарю Калигуле! — неистово подхватила толпа.

Калигула подошёл к траурным носилкам, которые, соблюдая необходимые предосторожности, либитинарии взгромоздили на погребальный костёр. Гай смотрел не на восковую маску, повторяющую черты лица покойника, а на триумфальную тунику, причудливо расшитую узором из пальмовых ветвей. На руки, сложенные на груди и уже подёрнутые тлением.

В маске, напротив рта, имелось отверстие, формою напоминающее узкий продолговатый овал. Посреди тишины, охватившей Форум, Гай просунул в отверстие сестерций. Пальцы неприятно коснулись мягких, холодных губ мертвеца. Этой монетой, на которой отчеканен его собственный лик, Тиберий заплатит лодочнику Харону за перевоз в царство теней.

Отвернувшись от покойника, Калигула уткнулся лицом в левую руку, приподнятую и согнутую в локте. И замер в позе, которую принимают актёры, когда изображают на подмостках скорбь. Можжевёловый факел, горящий в правой руке, коснулся кипарисовых ветвей. Затрещала горючая смола. Пламя охватило костёр и носилки, установленные на нем. Калигула увидел, как огонь расплавил маску. Жёлтый воск исказился, принял форму пугающей гримасы. И потёк вниз, на секунду обнажив истинное лицо мёртвого Тиберия. И сразу же чёрный густой дым закрыл тело.

Через час от Тиберия осталась лишь горстка пепла и чёрные обгоревшие кости. Внучки, Юлия Друзилла, Юлия Агриппина и Юлия Ливилла, собрали их, омыли вином и сложили в серебрянную урну.

Калигула постоял немного, наблюдая за грациозными движениями сестёр. Серым пеплом покрылись тонкие пальцы Друзиллы. Но даже так они казались Гаю прекраснейшими в поднебесном мире.

Тщательно пряча под улыбкой боязнь и опасение, Калигула пересёк Форум и вошёл в Сенатскую курию. Макрон появился неизвестно откуда, вынырнул из многоголосой толпы и очутился рядом с Гаем. Калигула доброжелательно улыбнулся префекту претория и положил руку ему на плечо, прикрытое коричневым кожаным панцирем. Достигнув двадцати четырех лет, Гай Цезарь сравнялся ростом и шириною плечей с сильным, крепким Невием Макроном. Только лицо, гладко выбритое, капризное и изнеженное, резко отличалось от смуглой, выдубленной солнцем и ветрами кожи бывшего солдата.

Сенаторы, обряженные в темно-серые траурные тоги, встретили Калигулу стоя.

— Приветствую вас, отцы сенаторы! — громко произнёс он, усаживаясь в кресло, в котором обычно сидел Тиберий, когда являлся в Сенат.

За Гаем Цезарем в священные стены Сената ввалилась с Форума шумная толпа.

— Гай — император! — восторженно кричали самые предприимчивые.

Калигула взглядом отыскал крикунов в толпе и благожелательно улыбнулся. Сенаторы удивлённо переглянулись: завещание Тиберия ещё не вскрыто! Не рано ли объявлять императором Гая Цезаря? Ведь покойный Тиберий предпочитал второго внука, Гемелла! Правда, Гемелл ещё несовершеннолетний. Но ему уже восемнадцать. Сенаторы могли бы объявить о его совершеннолетии сегодня, прямо сейчас! Насколько легче заживётся сенаторам, если верховная власть достанется мягкому, нерешительному Тиберию Гемеллу, а не вздорному, непредсказуемому Гаю Калигуле!

Гай понял колебания сенаторов. Проницательности он научился у деда. Подозрительность тоже в избытке перенял у Тиберия.

— Сейчас весталки принесут завещание покойного Тиберия Цезаря, — заявил он. — Пусть почтённый Сенат прочтёт его во всеуслышание!

И сердце испуганно заныло: а вдруг наследником все-таки назначен Гемелл? Или глупый дядя Клавдий, годами не выползающий со старой виллы под Неаполем? Тиберий столько раз за последние годы менял завещание!

— Несут, уже несут! — ликовала толпа.

В зал курии вошли две весталки, в белых туниках и белых повязках на гладко зачёсанных волосах. Сосредоточенно серьёзные, они принесли резной дубовый ларец, в котором хранилось последнее завещание Тиберия. Знатные римляне всегда доверяли завещания весталкам, зная, что в священном храме Весты никто не выкрадет и не подделает последнюю волю.

Старый сухощавый Гай Кассий Лонгин, родственник мужа Друзиллы, достал из ларца свиток, запечатанный коричневым воском. Сломал печать с римским орлом, выдавленную тем самым перстнем, который теперь красовался на безымянном пальце Калигулы. Торжественно выпрямился и начал читать: