Райская птичка - Трейси Гузман Страница 88

Ее дыхание согрело ему щеку. Мне больно видеть тебя таким.

Как мне быть?

Наступила тишина, и в этой тишине глухим ударом по сердцу Финч ощутил каждый день, прожитый без жены. Что ты сказал Элис, когда она спрашивала тебя сегодня о Натали? Теперь я то же самое скажу тебе. Стивен взрослый. Он сделает собственные выводы о том, что ты ему расскажешь, и о тех, кто участвовал в этой истории.

Ему будет больно.

Да. Но он будет исцелен. Его семья больше, чем он думал. Сводная сестра и ее мать. Мужчина, которого любит последняя, племянник того мужчины и женщина, которая о них всех заботится. И ты, Денни. Разве ты ему не друг?

Это разные вещи.

Клэр насмешливо фыркнула, и ее волосы защекотали Финчу ухо. Ах, неужели? Укладывайся спать, дуралеюшка. Ты вконец себя извел. Нужно набираться сил, если хочешь катать моего внука на своем упрямом загривке.

У себя в номере, слишком взбудораженный, чтобы спать, Стивен загрузил фотографии в ноутбук, быстро направил их в лабораторию и отстучал сообщение Крэнстону. Рискуя навлечь на себя гнев Финча (который, впрочем, не обещал быть настолько лютым, чтобы его нельзя было умаслить), он послал несколько фотографий миссис Блэнкеншип, проинструктировав ее как можно скорее распечатать их и показать Байберу: Агнета на заднем дворе рядом с одной из своих скульптур; Элис и Агнета под картиной; и, чтобы показать Байберу, что его дочери симпатичен человек, которому он поручил ее разыскать, – фото, где они с Агнетой стоят у камина. Закончив, Стивен растянулся на постели и сложил руки за головой, глядя на низкие балки потолка и гадая, где может находиться третья панель.

Элис и Агнета в один голос утверждали, что никогда не видели оставшейся секции триптиха, и у Стивена не было причин им не верить. Теперь, когда они с Финчем нашли вторую панель, Стивен был уверен, что на третьей увидит беременную Элис, поскольку картина с Натали и Агнетой напоминала вторую фотографию, которую Натали отсылала Байберу.

Все дороги вели к Натали. Стивен прикрыл глаза ладонью и сосредоточился на ней, пытаясь проскользнуть к ней в голову. Она была достаточно умна, чтобы понимать ценность картины, поэтому вряд ли избавилась бы от нее. При одной мысли об этом Стивена бросало в дрожь: растерзанное полотно Байбера на верхушке мусорной кучи или закопченное до неузнаваемости, в обгорелой раме на какой-нибудь безымянной аллее. Нет. Натали была умнее. Сохранить картину, и сохранить в тайне, чтобы только она и Томас знали о ее существовании, – вот, что доставило бы ей удовольствие. Еще одно связующее звено между ними. Еще один секрет от Элис.

Значит, если Натали не избавилась от панели, она где-то припрятана. Страховать картину было рискованно, ведь тогда могла раскрыться тайна ее существования. Стивену приходило в голову только два варианта: Джордж Рестон-младший или Эделлы. Хотелось бы, конечно, чтобы полотно оказалось в руках ни о чем не подозревающих и слегка туповатых Эделлов, но гораздо более вероятный и неприятный сценарий заключался в том, что Натали поручила Джорджу держать картину при себе. Если тот знает, что Натали умерла, он наверняка попытается как можно скорее продать картину. При мысли о том, что другой оценщик из другого аукционного дома в эту минуту работает над описанием третьей панели триптиха, на дно желудка Стивена лег камень, а голову прорезало спиралевидными вспышками света. Они с Финчем должны были найти картину раньше остальных.

Стивен покосился на ночник и нащупал его выключатель, потом потащился в ванную за холодным компрессом для головы. На обратном пути к постели он повернул ручку термостата, дождался, пока вентилятор перестанет жужжать и гонять по комнате горячий воздух, и только после этого залез под одеяло. Скоро наступит утро, и у него будет еще один шанс подтолкнуть Агнету к воспоминанию о какой-нибудь смутной, но очень важной детали, которая даст ему ключ к разгадке.

Желтки скользили по тарелке, натыкаясь на мягкую кашу бобов, которую он сдвинул на край. Есть яйца после половины одиннадцатого утра было ошибкой, решил Стивен. К этому времени они уже потеряли аппетитный вид, и Стивен с завистью поглядывал на нетронутый сэндвич Финча, в котором ароматный запеченный перец выглядывал из-под гренки и полоски молочно-белого сыра. Неудачный заказ всегда расстраивал. Стивен утешался сладким латте и подумывал заказать чуррос ^[59], блюдо, которым можно было наслаждаться в любое время дня.

Несмотря на вчерашние заверения Финча в обратном, Элис явно избегала его и старалась не смотреть ему в глаза. Она сидела перед тарелкой оладий из голубой кукурузной муки, и Стивен мог бы поспорить, что она бы предпочла оказаться на своей кухне и завтракать мамалыгой Сейси. Финч не отнимал ото рта чашки с кофе, и даже Агнета выглядела подавленной и ковыряла вилкой в тарелке, как будто вела раскопки. Очевидно, задача завязать беседу ложилась на его плечи. Он собрался было затронуть тему продажи триптиха в случае, если найдется недостающая панель, как вдруг у него в кармане зажужжал телефон. Не обращая внимания на сердитый взгляд Финча, Стивен вытащил трубку и посмотрел номер. Миссис Блэнкеншип. Он вышел из‑за стола, повинуясь скорее энергичному кивку Финча в сторону вестибюля, чем внезапному приливу воспитанности, и опустился в одно из глубоких кожаных кресел, чтобы проверить сообщения. От миссис Блэнкеншип было три пропущенных звонка, начиная с шести утра по местному времени. Восемь по Нью-Йорку. Вероятно, она не могла дозвониться Финчу, который отключал свой телефон. Она могла так рано звонить, только если у нее возникли проблемы с загрузкой файлов, которые он отправил. На третьем звонке, чуть больше часа назад, она наконец оставила голосовое сообщение, и перед тем, как оно зазвучало, Стивена пронзило что-то ужасное и знакомое, воспоминание, которое он отчаянно старался держать на задворках сознания: звонки матери, когда он был в Риме.

Он не помнил, как вернулся в столовую, сел на стул и постелил на колени салфетку. Он помнил только, что есть что-то, чего ни в коем случае нельзя говорить при Элис. И при Агнете. Он посмотрел на Финча и понял, что его боль будет не менее сильной, хоть и другой. Пока никто не спрашивал, ему не обязательно было ничего говорить, а пока он этого не сказал, это не обязательно было правдой.

– Стивен? – с внезапной тревогой спросил Финч.

Тот плакал. Стивен не помнил, чтобы плакал раньше, в Риме, когда на другом конце провода дрожал голос его матери; или вслед отцу, ожидая, пока мимо него пройдет нескончаемая процессия желающих попрощаться. Он не помнил даже, чтобы плакал на похоронах, когда стоял под дождем и его лицо уже было окаменевшим и мокрым. Но ему так и не пришлось ничего говорить Финчу, который настолько хорошо его знал, что сразу, без единого слова понял, что случилось.

Все, что было после, – решения, планы, телефонные звонки, споры – слилось в мелькание одной снежной пурги. Информация оседала вокруг него сугробами, и он ждал, пока ему укажут направление и ткнут в спину. Иди туда, сделай то, упакуй это. Финч узнал у миссис Блэнкеншип подробности: Томас вроде поправлялся, он увидел фотографии, которые прислал Стивен, и ему как будто стало лучше. Но когда чуть позднее миссис Блэнкеншип принесла ему завтрак, у него был жар и лицо посерело. Она позвонила доктору, а потом, по совету сиделки, вызвала скорую. Он умер, сжимая в руке фотографии.