Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 85

Несмотря на то, что канцлер Бисмарк прежде осведомился, не будет ли британская сторона возражать против появления имперских судов в виду Занзибара, этой демонстрацией силы Германская империя намеревалась дать понять, что собирается укрепить свои позиции в споре за территории в Восточной Африке. Но поскольку Великобритания была занята подавлением восстания махдистов в Судане, принадлежащем Египту, а в Афганистане назревал конфликт между Англией и Россией, каждый день грозящий перерасти в войну, английскому правительству было не с руки ввязываться в ссору с Германией по поводу Занзибара. К тому же значение Занзибара для английской короны осталось в прошлом. Сугубо из практических соображений султан Баргаш фактически предложил британцам свое государство как протекторат. Неограниченная военная защита Занзибара в обмен на определенные уступки султану, которому сохранили бы некую независимость, — вот что было вожделенной целью Баргаша. Но Лондон отклонил все условия султана Занзибара: британское господство в Восточной Африке столь укрепилось, что надобность в Занзибаре отпала.

О том, что на борту одного из этих военных судов будут фрау Рюте и ее дети, Бисмарк умалчивал; он желал избежать новых слухов, что Германская империя якобы имеет намерения сделать наследником султана Баргаша сына Эмили Рюте, дабы получить прямой контроль над островом. Такие слухи сама фрау Рюте недавно опровергла в одной из немецких газет, но их продолжали упрямо муссировать. К тому же султан должен был узнать о прибытии германского флота и его тайном грузе как можно позже.

— Мама, ну посмотри же! Посмотри только на эти дома! Да здесь все совсем не такое!

Восторженный голос Розы почти срывался. В порту Триеста они ждали пассажирского судна. На набережной стояли дома — высокие, строгие, под красными черепичными крышами, а за ними, скорее всего, можно было ожидать клубок беспорядочных узких и кривых улочек и переулков. Город амфитеатром раскинулся на склонах холма: вверх карабкались небольшие домики в прелестном южном стиле, окрашенные в теплые тона, а между ними высились одинокие кипарисы.

Саид же, напротив, был околдован видом судов, которые прекрасно просматривались с набережной. Маленькие и большие парусники; старые потрепанные баржи с грузом, укрытым брезентом; даже колесный пароход под гордым именем Милан . А Тони между тем строгим глазом следила за багажом.

— Мама? — Роза обняла мать за талию. — И посмей только сказать, что ты не рада. Мы отправляемся на Занзибар, мама! Наконец-то! — Когда мать не выказала ни малейшего волнения, в голосе Розы отчетливо прозвучало разочарование: — Так ты совсем не рада? Но ведь ты столько лет мечтала об этом…

— Нет, детка, я рада, — отвечала Эмили, прижав дочь к себе. В свои пятнадцать лет Роза была почти одного с нею роста. — Конечно, я очень рада. Я только очень устала.

Это в точности соответствовало истине. Эмили заверила Бисмарка, что она будет готова к отъезду в любой момент. Дни и недели семья буквально сидела на чемоданах; Эмили жила одной мыслью, что скоро увидит Занзибар, и со страхом думала, какое же ее постигнет разочарование, если чемоданы придется распаковать… Ожидание изнурило ее. И вот на пороге возник посыльный и сообщил, что им надо выезжать первого июля. На какой-то миг сердце Эмили замерло, а затем бешено застучало. Двухдневная поездка по железной дороге из Берлина через Бреслау в Вену, где следовало делать пересадку на поезд в Триест, тоже отняла у нее сил немало.

Правдой было и то, что Эмили боялась. Боялась встречи с Баргашем и того, что и на сей раз встреча не состоится. Ибо даже после всех этих долгих лет он не сможет простить ей, что после неудавшегося мятежа она помирилась с Меджидом, вышла замуж за немца Генриха и из любви к мужу приняла его веру. Боялась того, как могут ее встретить на Занзибаре: принять с радостью или еще раз прогнать с руганью и позором. Письма от Холе и Метле и от Замзам, которая написала первой, и то, что она тогда узнавала от матросов с «Ильмеджиди», собственно, и вселили в нее надежду. Но она еще не забыла, какой гнев вызвала ее любовь к Генриху и бегство с Занзибара.

Роза, которая — как уже много раз — угадала ее невысказанные мысли, нежно поцеловала мать в щеку.

— Не думай об этом. Все будет хорошо, дитя мое.

Только в море, Средиземном море, Эмили начала приходить в себя. На палубе она наслаждалась солнцем, которое здесь было намного теплее, чем в Германии; с улыбкой наблюдала за детьми: они толпились у поручней и радовались каждому новому виду, — будь то побережье или остров, или просто одинокий утес, — как самому драгоценному подарку. Подобно губке, они впитывали в себя все новое и незнакомое.

Однажды мы уже плыли этим маршрутом, только в обратном направлении, ты еще помнишь, Генрих? Как мы были счастливы. Счастливы, что свободны, что наконец вместе. Тогда казалось, что все трудности, страхи и страдания остались позади. Почему же нас постигла столь тяжелая судьба? Неужели наши грехи были такими тяжкими? Против Бога, против Аллаха, против людей?

Солнце, которое набирало силу, и широкий простор синего моря постепенно снимали с души Эмили груз страданий — по мере того как они приближались к Африке. Когда утром пятого июля они высадились на Корфу, у них было несколько часов до отплытия. В открытой коляске они прокатились по острову, вдоль подножия мощной венецианской крепости, через скалы и цветущие кустарники, мимо ослепительно белых домов, на фоне которых море казалось цвета глубокой ляпис-лазури. Эмили купалась в этой красоте, в ярких красках и контрастах. А днем позже она вместе с детьми дивилась голому карстовому побережью острова Итаки, и Саид декламировал строки из «Одиссеи» Гомера, которые выучил наизусть в Кадетском корпусе.

Но только в Александрии Эмили впервые ощутила, что действительно возвращается на родину. Сначала это были пальмы и тамариски с серебристой листвой, потом купола и минареты мечетей.

И все эти высокие восточные дома, словно сложенные из кубиков, с маленькими окнами, были ей в радость. А внизу мимо домов важно шествовали верблюды и громыхали двухколесные повозки, запряженные ослами и нагруженные почти до неба. Мужчины были одеты в джелабию и длинные, до щиколоток, рубахи с длинными рукавами, в платках, повязанных вокруг головы; закутанные в покрывала женщины сверкали глазами, в которых горела жизнь, а их многозначительные взгляды могли поведать множество интересных историй.

Тем больше сжималось сердце Эмили при виде ран, нанесенных городу войной против мирного населения. Бомбардировки англичан оставили после себя руины, разбили дороги. В стенах домов зияли огромные дыры. Не однажды Эмили ловила обрывки злобных фраз и гневные замечания в адрес британцев, и она не могла обвинять этих людей.

Поскольку гостиницу, в которой они остановились на два дня, никак нельзя было назвать уютной, скорее она была запущенной и грязной, хотя и не из дешевых, Эмили с детьми часами бродили по городу с его шумной толпой и уличной торговлей.

— Ой, мама, а можно мне это купить? — Роза дергала ее за рукав, а другой рукой показывала на украшения, разложенные на пестрых платках прямо на земле. Ей приглянулся кованый серебряный браслет.