Причуды богов - Елена Арсеньева Страница 84

Сквозь частые деревья сквозила чернаяпокосившаяся банька, дальше стояла изгородь, позади тянулись поля ржи и овса.За ними шел лес. В стороне светился глубокий Нарев. Настала вечерняя заря, иЮлии было слышно, как гонят домой скотину: пастух играл на рожке, хлопал бичом;рыжеватое облачко вилось над тем краем сада, где он соприкасался с улицей:коровы да козы поднимали пыль. Говор, шаги, клохтанье кур, собачий лай долетелидо Юлии – и вдруг все затихло, только слышался в воздухе неопределенный шорох,как бы дыхание природы. На небе пылала заря, и Нарев сверкал в заходящемсолнце, как золотисто-пурпурный плат.

Юлия стояла недвижимо. Какой мир, какая тишь!Ничто не заботит эту красоту, величаво отходящую ко сну: ни война, ни холера,бродящая из села в село, вспыхивающая то в польской, то в русской армии, ни этисамые «недоразумения»… Юлия все глядела в сгустившуюся тьму, все слушалатишину, и скоро ее, как и уснувшую округу, уже ничего не тревожило. Кроме однойфразы из письма отца: «…и намерен в самое ближайшее время, а точнее, 28 числасего месяца, наведать тебя…»

28 мая наступало послезавтра. Что ж,получается, что послезавтра приедет Зигмунд?!

* * *

«Ежели не произойдет ничего непредвиденного» –вот что еще было в письме отца. Понятно – ведь Зигмунд в войске и не волен всебе. Однако Юлия гнала от себя эту мысль, когда на другой день с самого утраначала, а на следующий день продолжала мыть, чистить, обметать паутину в своемдоме, готовя его к приезду супруга. Отродясь ей не приходилось делать ничегоподобного, однако отсутствие сноровки с лихвой возмещалось усердием.

Она и сама не знала, с чего так убивается? Недля того же, чтобы порадовать Зигмунда, – вот еще! Но нестерпимо было дляее гордости, ежели бы он застал ее в пыли и беспорядке, обиженную и униженную.Она должна была встретить его победительницей, хотя какая уж победа в том, чтобыстекла сверкали, пол был выскоблен добела, а кругом стояли в кувшинах полевыецветы, Юлия и сама толком не понимала. Она знала только, что это нужно,нужно!.. И как вставала с рассветом, так и не присаживалась ни разу, потому чтоот Антоши по-прежнему пользы было мало. Юлия отправила его топить баню – онушел на подгибающихся ногах и приполз часа через два, чтобы заплетающимсяязыком сообщить, что баня вовсе обрушилась и он там лишь «угорел попусту».

Юлия, которая все это время довольствоваласьмытьем на кухне, в лоханях, едва не зарыдала от разочарования. Ей так хотелосьвволю попариться и промыть волосы до скрипа, до золотого игривого блеска! Такхотелось!.. Она с изумлением призналась себе, что весь этот сабантуй затеялалишь для того, чтобы создать приличную рамку для своей красоты, которую вернетсебе после купанья в травяных душистых отварах. Чтобы предстать перед Зигмундомпрекрасной, неотразимой, душистой, прельстительной… Она хотела соблазнить его,наконец-то призналась себе Юлия – и так почему-то расстроилась из-за этогооткрытия, что не бросила уборку лишь потому, что ничего никогда не делаланаполовину.

Однако ей надо же было с кем-то расквитатьсяза свою слабость перед этой несусветной любовью! Под рукой оказался зеленоватыйАнтоша, по вине которого Юлия теперь не встретит мужа несказанной красавицей, апотому она с наслаждением прогнала денщика с глаз долой, наказав лучше непопадаться барину. Антоша, который до смерти боялся хозяина и знал, что грех –на нем, счел себя не обиженным, а даже счастливым и убрался бог весть куда такскоро, как только несли его подгибающиеся ноги. Юлия же с остервенениемзавершила уборку, а когда взглянула на себя в зеркало, поняла, что лучшеутопиться в реке, чем появиться в таком виде перед Зигмундом.

На счастье пришла молочница, пани Зофья,которая была еще поутру и с охотою взялась сварить для «пана барина» щи(поразить мужа своим поварским искусством Юлия бы очень хотела, но решила нерисковать, чтобы не поразить его заодно и насмерть). Зофья притащила горшок сощами, засунула в печь – допревать, развязала узел с добрым окороком, караваем,маслом и яйцами вкрутую, выкатила на стол десяток прошлогодних еще, привялыхяблок и, отдышавшись, спросила, отчего так грустна ясная пани в стольсчастливый день.

Ясная пани поведала добродушной польке своюпечаль – и…

– Да боже ж мой! – воскликнула Зофья,хлопнув себя по сдобным бокам. – Да этому горю я вот как помогу! В двасчета! Мы нынче как раз топили с утра баню, жару еще и теперь довольно. О любуюпору, как будет угодно пани, милости прошу, окажите честь! Я и щелокуприготовлю, и мыльце у меня есть маленькое – от старых времен. Милости прошу!

Вот так и вышло, что уже в сумерки,разделавшись наконец-то с хозяйством, Юлия пробежала с узелком под мышкой черезсад пани Зофьи, заросший беленой, крапивой да куриной слепотой, и затворила засобою дверь баньки.

* * *

Бог ты мой! Да она ведь чуть ли не год немылась в бане – все ванны, да какие-то чаны, да жалкие лохани, ну а в такой,черной, – вообще с тех предавних времен, когда как-то раз упросила нянькуБогуславу взять ее с собой попариться! И, как всегда, при воспоминании оБогуславе сердце так заболело, так начала угрызать совесть, что Юлия даже губуприкусила. Каков ни страшен был Яцек, он для старухи оставался единственнойродней, а она-то что сделала для своей любимой няньки! Дай бог, чтобы Богуславане возвращалась в мятежную Варшаву и не узнала… никогда б не узнала!

И в очередной раз подумала Юлия, что ей не зачто укорять мужа: они квиты. Они воистину два сапога пара в своем нерассуждающемстремлении сметать с пути все преграды… Нет, надо все начинать сначала, сновой, чистой страницы! Такой же чистой, какой вскоре будет и она сама.

Обмылочек пани Зофьи и впрямь лежал здесь свесьма старых времен, может, с последнего раздела Польши, такой он былзаскорузлый, засохший, неподатливый. Юлия всю себя исцарапала, пока он не сталпригоден к делу. Но скоро она сделалась розовая и благоухающая, волосы скрипелиот чистоты, а душа словно бы тоже отмылась и открылась надежде на счастье. Юлиячувствовала себя, как невеста накануне первой брачной ночи, а потом смущенноподумала, что нынче и впрямь может сбыться у них с Зигмундом ночь счастья. Унее пересохли губы, когда она представила, как это будет – целовать его. Ладонизапылали, вспомнив мраморное, теплое, шелковистое совершенство его тела, и онарешила, что сегодня в их спальне не будет обманщицы-тьмы. Юлия зажжет все доодной свечи и будет смотреть в глаза своего любимого, увидит его красоту имужскую мощь… И Зигмунд тоже увидит ее глаза, и страсть, и любовь к нему – этуневероятную любовь, от которой она изболелась, исстрадалась вся!