Гринвичский меридиан - Юлия Лавряшина Страница 83

Утреннее июньское небо еще не набрало интенсивности синего цвета. Оно было почти бирюзовым, а бледные пятнышки облаков выглядели размытыми, как "яблоки" на лошадиной шкуре. Подумав об этом, я поймала себя на том, что это — первый образ, пришедший мне в голову за долгие-долгие месяцы. Я с благодарностью погладила свой огромный живот: еще нерожденный ребенок упорно заставлял меня жить. А когда я норовила ускользнуть в отчаяние, задиристо пинал меня изнутри. Похоже, он был таким же крепким и длинноногим, как Пол…

Ланя ревновала меня и давно уже не показывалась. Теперь целые дни напролет я разговаривала с моими мужчинами. Больше я не испытывала никаких трудностей в общении, потому что Пол воображаемый понимал меня без труда. Вот только ничего не отвечал. Улыбался и слушал…

Каждый раз, возвращаясь домой, я кричала во все горло: "Пол! Я пришла!" Благо квартира была большой, а стены толстыми, и можно было не опасаться, что соседи вызовут "Скорую", приняв меня за сумасшедшую. От улыбки Пола в комнате сразу светлело. Я улыбалась в ответ и рассказывала ему обо всем, что видела на улице. Я описывала ему сибирский мороз, которого он так и не дождался. Пыталась объяснить, что чувствуешь, когда отморозишь щеку. Или, вернее, что ничего не чувствуешь. Скатывая плед, я показывала, как лепят снежную бабу, вот только морковка в ткань не втыкалась. А под новогоднюю елку, которую Пол назвал бы рождественской, я положила для него подарок — деревянного круглобокого мальчишку, сделанного по типу матрешки. Я садилась рядом с елкой и доверительно шептала Полу: "Сколько ты хочешь сыновей? Можно одного. А можно… Смотри! Уже два. А вот и третий…" Семеро мальчишек, мал мала меньше, выстраивались шеренгой, и мне казалось, что все они чем-то похожи на Пола.

Когда наш ребенок впервые пошевелился, это было похоже всего лишь на крошечный пузырек воздуха, пробежавший по стенке живота. Но я сразу поняла — что это. В тот момент я ехала к родителям и едва не завопила на весь трамвай: "Он шевельнулся!"

Мама, конечно же, разрыдалась, когда я ворвалась к ним и с порога сообщила эту новость. Но к тому времени я успела привыкнуть, что сам вид моего набухающего, как весенняя почка, живота вызывает у нее слезы. Они меня уже ничуть не расстраивали.

Заходя к родителям, я каждый раз опасалась другого — встретить Риту. Если Андрей рассказал, как я ворвалась к ним среди ночи со скальпелем, то она, без сомнения, все поняла. Как не был мне симпатичен ее муж, я отдавала себе отчет, что Рита намного умнее его. Даже странно, что она сразу не догадалась: Пол ей не по зубам.

Иногда страх начинал душить меня: "А с чего я взяла, что он ей не по зубам? Для него она молода и красива, к тому же, они могут свободно поговорить. А он ведь так мучился, что ничего не может сказать…" Эти мысли заставляли хвататься за самоучитель английского, но даже четверть часа занятий усыпляли меня, и за несколько месяцев я так и не осилила таблицу с временами глаголов. Словно издеваясь надо мной, автор самоучителя выбрал выражение "он идет", и я была вынуждена повторять на языке Пола: "Он уходит (ежедневно). Он ушел (вчера). Он уйдет (завтра)".

Но закрыв книгу, я могла сказать только одно и по-русски:

— Он ушел.

Ребенок тут же недовольно толкал меня ножкой. Я торопливо расстегивала халат и с восторгом наблюдала, как острая пятка, выпирая, движется по моему животу. Иногда я щекотала ее, и ножка отдергивалась.

— Жаль, что ты не видишь этого, Пол, — бормотала я, гладя растянувшуюся кожу и выпяченный пупок. — Я обещала, что ты сможешь все увидеть… Что ты будешь прижимать руки к моему животу… Ох, Пол… Что же я наделала…

Родители опекали меня, как в детстве, носили фрукты целыми пакетами, а мама пичкала деревенским творогом. С Ритой мы так ни разу больше и не виделись, и даже в день моего рождения она передала поздравления через отца.

— Угораздило же тебя родиться в День защиты детей, — усмехался он, целуя в обе щеки. Потом без стеснения погладил мой живот. — Так что давай, защищай!

— Пап… Спасибо тебе… Вам с мамой… Я бы без вас…

Отец строго оборвал меня:

— А-ну, прекрати! Ты чего тут сопли развела? Тебе на занятиях не говорили, что нельзя плакать? Ты на занятия-то ходишь?

— Хожу. Пап, я сижу у вас на шее…

Он зашел сбоку и приобнял меня.

— Ну и пузо у тебя! Если б сам не видел УЗИ, решил бы, там двойня. Еще бы, есть в кого… Твой Пол — здоровый бычара!

Меня коробило, когда он так говорил, но по-другому отец не умел. Пол ему нравился, даже несмотря на то, что произошло. Впрочем, никто не знал того, что произошло…

Я взяла отцовскую крепкую руку хирурга и повела его в свою комнату.

— Куда ты меня тащишь?

— Сейчас я тебе кое-что покажу.

Отпустив его, я взяла со стола перевернутый лист и, держа двумя пальцами, обернулась к отцу:

— Смотри!

Возникшая за его плечом мама вскрикнула:

— Ох ты! Как живой!

Отец скептически покосился на нее и спросил:

— А почему он с тростью? Ни разу не видел его с тростью.

— Это я придумала.

— Ой, Томка, — тем же тоном произнесла мама, — как здорово!

— Хорошо получилось, — наконец одобрил отец. — Я не знал, что ты снова рисуешь.

— Я и сама не знала. У меня долго не получалось.

Мама убежденно заявила:

— Это хорошо, что ты начала рисовать. Раньше я почему-то боялась этого.

Отец хмыкнул:

— Так боялась, что всю спальню твоими работами облепила. Эту ты, конечно, у себя повесишь? — и как бы между прочим спросил: — Когда ему сообщишь?

Мы выясняли это уже раз сто, но отец то и дело возобновлял разговор. Наверное, надеялся, что я передумаю.