Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 81

В Дрездене ее ждал теплый прием, которым она была обязана в первую очередь баронессе фон Теттау, которая ввела Эмили Рюте, принцессу Занзибара, в круг своих друзей и знакомых. Глубоко тронутая историей жизни Эмили, полной приключений и драм, баронесса была твердо убеждена, что по отношению к фрау Рюте совершается большая несправедливость — ей отказывают в возвращении на родину и в правах на собственность и на наследство. Характер у баронессы был очень и очень решительный, к тому же природа благословила ее даром дипломатии, и она всеми средствами способствовала тому, чтобы Эмили могла завязывать полезные знакомства в самых высоких кругах. Благодаря фон Теттау Эмили познакомилась с сильными мира сего: от хедива Египта и германского посла в Александрии до самых могущественных монархов — даже с великой английской королевой Викторией через ее дочь Викторию, ныне немецкую крон-принцессу Викторию, невестку германского кайзера, с придворными дамами которой была знакома баронесса. У всех этих знатных дам было доброе сердце, и они заявили, что целиком и полностью поддержат Эмили и ее дело по мере своих сил.

Но все было напрасно. Ведь как в Германии, так и в Англии коронованные особы и главы их правительств были не одно и то же. К тому же в правительстве заседали исключительно мужчины, имевшие свой взгляд на настойчивые притязания некой Эмили Рюте.

У британского правительства были собственные планы в отношении Занзибара. Если принц Баргаш при жизни султана Меджида занимал жесткую антибританскую позицию, то, став султаном, занял диаметрально противоположную, традиционную для династии и так же отдал себя под покровительство англичан. После того как с британской поддержкой ему удалось отбить нападение египетской армии на занзибарские земли на Восточно-Африканском побережье, он с удовольствием принял приглашение посетить Лондон. Эмили узнала об этом от крон-принцессы Виктории и, в спешке собрав чемодан, тоже отправилась в столицу на Темзе. Она лелеяла надежду, что Баргаш не откажет ей в беседе наедине, если она вживую предстанет перед ним.

Однако Баргаш отказался принять ее. И, казалось, его нисколько не обеспокоил тот факт, что королева Виктория, рассердившись на него за это, на скачках в Эскоте высокомерно игнорировала его. Его ненависть к сестре-предательнице была беспредельна, и потому английское правительство сделало все возможное, чтобы не допустить их встречи. Очевидно, у султана Баргаша было тонкое чутье; встреча рассорившихся брата и сестры наверняка протекала бы очень бурно, что никак не вписывалось в рамки безупречного протокола государственного визита. Дипломат высокого ранга предложил Эмили даже финансовое обеспечение для ее детей — в случае если она перестанет искать встреч с султаном Занзибара. Прежде всего, ради того, чтобы султан не полагал, будто Великобритания поддерживает претензии фрау Рюте. Ведь у Лондона были свои планы: здесь от султана Баргаша требовали окончательной отмены рабства. Султан дал согласие, и обе стороны выказали удовлетворение.

Одна только Эмили осталась при своих интересах. Разочарованная, она вернулась в Дрезден, а спустя несколько месяцев получила сообщение из Лондона, что в финансовом обеспечении, на которое она вынуждена была согласиться, ей отказано. Как германской подданной ей надлежит обращаться к германскому правительству, а не к британскому.

Шанс поговорить с Баргашем о причитающихся ей деньгах был безвозвратно упущен, а обещанные английским дипломатом оказались «золотом дураков», пустышкой [12].

От британского правительства помощи ждать не приходилось — это Эмили поняла. Не сработали даже ее связи с английской короной.

Как ни горда она была поначалу, что вращается в таких изысканных кругах, но чувствовала она себя там не слишком-то хорошо. Эта роскошь и строгий этикет не имели ничего общего ни с миром, в котором она — хоть и родилась принцессой — выросла, ни с той жизнью, которой она жила до сих пор. По ее ощущениям, она не вписывалась в этот мир избранных и потому отдалялась от него все больше.

На свою вдовью пенсию, которую она теперь получала от Германской империи, и на те немногие средства, которые приносили операции с ценными бумагами ее гамбургского опекуна Кремера, она с детьми как-то перебивалась, однако скорее плохо, чем хорошо. Но все-таки самостоятельно — суд в Дрездене постановил, что фрау Рюте не нуждается в опекунстве ни для себя, ни для своих детей.

Благодаря детям эти годы промелькнули для Эмили невероятно быстро. Ее дети росли и становились маленькими личностями, и у каждого были свои радости и огорчения. Тони была разумной и рассудительной; упрямство Саида сменилось мечтательной серьезностью; Роза была всегда веселая и жизнерадостная — это она подбадривала Эмили, когда та сгибалась под тяжестью нужды и забот. В этом младшая дочь была совершенной копией своего отца, которого, конечно же, не помнила, но иногда в шутку называла Эмили «мое дитя». Та едва не умерла от страха, когда Саид заболел дифтерией и — пока не миновал кризис — неподвижно лежал в кроватке, так что Эмили с ужасом думала, что может потерять еще одного ребенка. Потом подхватили скарлатину сразу обе девочки, и ей пришлось попросить соседей взять к себе Саида, чтобы он не заразился. Собственные недуги, вызванные, скорее всего, мучившими ее страхами, она от детей скрывала, насколько это было возможно.

Только ради детей через пять лет жизни в Дрездене весной 1879 года они переехали в Рудольштадт на реке Заале. Хотя Эмили сама научила их читать и писать, пришла пора отправлять их в школу. И в уютном тюрингском городке, окруженном густыми лесами, она могла себе это позволить.

Имя Эмили не осталось в Германии неизвестным — о ней даже упоминали в газетах, — и, по всей видимости, слухи о ней докатились и до Рудольштадта: едва ли не на третий день, как ее троица отправилась в школу, они примчалась оттуда все запыхавшиеся и раскрасневшиеся от возбуждения.

— Это правда, — задыхаясь, пыхтела Тони, — правда, о чем говорят? Что ты настоящая принцесса? Из далекой страны?!

И пока Саид таращился на мать, открыв рот, как будто видел ее впервые, Роза закричала:

— Расскажи, мама, расскажи нам!

Секунду Эмили молчала, смущенная и растерянная. Затем села на стул и притянула детей к себе.

— Да, это правда. Я дочь султана Занзибара и родилась на Занзибаре. В Иль-Бейт-Мтони, самом старом дворце на острове. И там я жила до семи лет…

Глаза детей блестели, как будто она рассказывает им чудесную сказку. Они засыпали мать бесчисленными вопросами и не могли досыта наслушаться ее рассказов, как она жила на Занзибаре, как много братьев и сестер у нее было, какими были ее отец и мать. Зачарованно они слушали описания того, что носят и что едят на Занзибаре, как отмечают праздники и какие там дома.

В Рудольштадте Эмили открыла в себе дар писать. Сначала она робко делала небольшие заметки, чтобы освежить память, вспоминая, о чем уже рассказала детям и о том, что ей припомнилось позже, когда она уже засыпала. Было так хорошо поздно вечером при свете лампы мысленно возвращаться в места своего детства и облекать в слова то, что видишь внутренним взором, и вспоминать, о чем тогда думала и что чувствовала.