Последнее лето - Елена Арсеньева Страница 81

«В последнее время появились слухи о том, что правительствоставит вопрос об отмене винной монополии. Наш корреспондент осведомился об этому управляющего Министерством финансов П.Л. Барка и председателя Финансовойкомиссии графа С.Ю. Витте. Оба они категорически заявили, что никаких вопросовоб отмене винной монополии в Министерстве финансов не возникало. По словамграфа Витте, вообще борьба с пьянством при современных условиях мыслима лишьпри сохранении винной монополии». «Русское слово»

...

«Петербург. На днях Горький вызвался к судебному следователюпо обвинению в кощунстве (73 ст.) за повесть «Мать».

Санкт-Петербургское телеграфное агентство

* * *

– Игорь, друг мой, прощайте-с. Наше вам-с, АглаяИвановна! Николай Петрович, уходите? Вас подождать? Ну хорошо, тогда дозавтра-с!

Грачевский не торопясь шел по лестнице, напевая:

И везем грехи возами,

Как сушеные грибы,

И вопим мы покаянно,

И клянем свои судьбы.

– Доброй ночи, Клара, красавица, доброй ночи! Да-да,знаю, вы еще во втором акте заняты, но ведь настанет минутка-с, когда выотправитесь домой и возляжете в объятия Морфея… или чьи-нибудь еще… Поэтому ижелаю вам – доброй ночи-с!

Помахав шляпой, Грачевский спускался по ступенькам ниже иниже:

Видят все, что мы говеем,

Мяса в рот мы не берем,

Но зато, как в мясоеде,

Коньячок «Шустовский» пьем!

– Яков Климович, на минуточку извольте! –Пожарный, подремывавший на своем стуле, привскочил, когда Грачевский появилсяна лестничной площадке. – Вам письмо.

Но тот остановился не прежде, чем допел:

Как не пить? Пугают душу:

«Адский огнь тебя-де жжет!»

С перепугу каждый грешник

Коньяком огонь зальет!

Достал фляжку из кармана, глотнул, показал пожарному,приподняв брови: желаете, мол? Тот с сожалением развел руками: не могу-с,дескать, служба!

Убрав фляжку и завершив пантомиму, Грачевский спросил:

– Письмо, говорите? Кто принес?

– Барышня! – радостно сообщил пожарный. –Поклонница ваша. Куколка этакая в бантиках. Само письмецо – тоже как игрушечка.Извольте получить!

И впрямь – дорогая игрушка, а не письмо! Конверт удлиненный,надушенный – сирень, чудный аромат! – и облатка, которой конверт скреплен,тоже в виде сиреневой ветки.

«Со вкусом, очень мило!» – рассеянно подумал Грачевский,который терпеть не мог ни роз, ни незабудок (обычно любовные записочки писалина почтовой бумаге и посылали в конвертах почему-то с изображением именно этихцветов, да еще душили розовой эссенцией, от запаха коей у него чесалось в носу,а потом делалось несварение), и собрался сунуть конверт в карман. Писем отвлюбленных барышень он не читал, что ли? Однако пожарный, зорко следивший закаждым его движением, всполошился:

– Ну что же вы, Яков Климович, неужто даже невзглянете? Барышня Христа ради умоляла сразу прочесть!

«Свидание, что ли, назначила? – ухмыльнулсяГрачевский. – Прямо сейчас, вечером? Ну нет, сначала мне нужно домой. Мнекак можно скорей нужно домой! Потом, возможно… если не засну».

Ладно, письмо он прочтет, это ни к чему не обязывает.

Отклеил картиночку, раскрыл конверт, достал листочек,исписанный трогательным наклонным почерком.

Пробежал глазами…

Его качнуло.

Оглянулся на пожарного. Тот с умилением смотрел на высокого,статного мужчину с внешностью grand segnor’а былых времен, популярного актера,любимца дам, – любовался, сочувствовал, завидовал.

«Нет, он ничего не знает, он ни при чем…»

– Хорошие новости, Яков Климович?

– Очень приятные новости, спасибо, доброй ночи, голубчик.

– И вам доброй ночи, господин Грачевский.

Выйдя на улицу и свернув за угол, немедленно выудил изкармана спасительницу фляжку, глотнул раз и другой. Стеснившееся сердце как бырасслабилось – билось теперь без боли, без спазмов. И на душе чуть полегчало.Но иллюзия покоя миновала почти мгновенно – лишь только на языке истаял вкусконьяка, тревога снова стиснула голову и сердце.

Дурак, дурак… Почему ты думал, что это никогда не вернется?Но как странно, что и те и эти словили тебя на одном и том же, сжимают в однихи тех же клещах…

А что ж тут странного? Не странно это, а страшно…

И надо выполнять приказы. То одних, то других. Да как бы неперепутать, кому что от него нужно!

Впрочем, как у всякого актера, у него была отменная память –любую роль мог выучить в двадцать четыре часа! – а потому он прекраснопомнил все, что предписывалось в изящном, благоухающем сиренью письме: пройтидо Благовещенской площади и сесть к тому извозчику, который будет предлагатьразвеяться.

Что ж тут путать? Путать нечего.

Уже стемнело, и от фонаря к фонарю брел фонарщик, волоча засобой бидон, наполненный керосином, чтобы осветить город на ночь. Грачевскийслышал, что в столицах теперь сплошь электрическое освещение на главных улицах,но сюда новации еще не дошли, и керосиновые фонари мерно вспыхивали и гасли,вспыхивали и гасли…

Он прошел Большую Покровскую до конца и остановился, глядяна кремль. На бульваре под стеной горела газовая, тоже беспрестанно мигающаяиллюминация и на выставленных по случаю оттепели, недавно выкрашенных лавочкахуже примостились первые парочки.

– А вот прокатиться? Барин, прокатиться нежелаете? – прокричал кто-то за спиной. – Недорого в любой конец.

Не оборачиваясь, Грачевский качнул головой.

– Развеяться, а, добрый господин? – вскоре спросилдругой голос, показавшийся издевательским.

Грачевский обернулся.

Коляска как коляска, извозчик как извозчик. Вроде бы ничегоособенного. На самом же деле не парень худощавый в картузе сидит на козлах,держа в руках вожжи, – черт сидит, сжимая в руках человеческую душу!

– Развеяться? – спросил Грачевский, пытаясьсохранить достоинство, но голос предательски дрогнул от жалости к себе. –Ну, поехали, коли так!