Черный буран - Михаил Щукин Страница 80

— Но дочери-то, — возразил Балабанов, — дочери, девушки невинные, в чем они виноваты, господин штабс-капитан?

— А в чем были виноваты мои мальчики, пятнадцати и четырнадцати лет, когда их вместе с матерью взяли в Казани в заложники? И расстреляли перед нашим наступлением! Не желаете, поручик, их судьбу оплакать?! Так что дебаты на эту тему прекращаем; нам, Балабанов, может, сейчас под пули рядышком идти придется. Давайте забудем. Хорошо?

Каретников протянул руку, и Балабанов пожал ее. Но лицо у него оставалось грустным, а взгляд, устремленный на Обь, светился неизбывной печалью.

Три темных фигурки между тем добрались до обрыва, поднялись наверх и исчезли в темном бору. Так быстро, словно их и не было. Каретников не выпускал из рук бинокля, то и дело вскидывал его к глазам. Время от времени поглядывал на часы, на которых, как ему казалось, остановились и навсегда замерли стрелки.

Наконец-то в окулярах бинокля возникла, вынырнув из-за сосен, высокая фигура Гусельникова, он скатился с обрыва, сорвал с головы шапку и весело взмахнул ею, словно флагом: двигайтесь без опаски. Каретников, не оглядываясь, первым сбежал на лед; следом за ним, вытянувшись цепочкой, спешили офицеры. Шли скорым шагом, почти бежали. Тонкая строчка следов протянулась наискосок от берега до берега.

— Там у них лагерь, — торопливо докладывал Гусельников, — пулемет, но в лагере почти никого нет — пусто. Несколько человек сидят в одной избе. Часовых не видно. Я думаю, надо по ельнику по-пластунски, а там до ворот — один бросок останется. Ворота разбить гранатами и брать всех, опомниться не успеют…

— Я сам должен посмотреть. Гусельников, давай вперед, показывай, — Каретников, увязая в снегу, двинулся в сторону густого ельника, но сделал всего лишь несколько шагов — и вдруг ловко упал, выкинув вперед руку с карабином, упал одновременно с раскатистым звуком недалекого выстрела. Перекатился в сторону, осторожно приподнял голову, чтобы оглядеться. Еще два выстрела гулко ударили один за другим, и видно было, что вздрогнули макушки елок, обозначая чей-то стремительный бег в сторону лагеря.

12

— Да это же Степан! Откуда?! — Василий оторвался от пулеметного прицела, прищурился, всматриваясь в человека, который большущими скачками одолевал поляну перед лагерем. — Точно, Степан! Открой ему ворота.

Ипполит метнулся к воротам, с трудом сдвинул толстый березовый запор, и Степан с треском скользнул в узкую щель. Задыхаясь от бега, он передернул затвор винтовки, загоняя в ствол патрон, и вскинул на Ипполита тревожный, но совсем не испуганный взгляд, на одном выдохе сообщил:

— Сюда идут, двенадцать человек насчитал; слышали, что палил?

— Слышали. Кто такие, откуда?

— Не знаю. Уходить надо. А вас чего, двое? Где Антонина Сергеевна?

— После расскажем, давай к Василию Ивановичу.

Василий выслушал Степана, который повторил только что сказанное Ипполиту и снова спросил про Антонину Сергеевну — где она?

— Ушла Антонина Сергеевна, в надежном месте укрылась. Ты здесь как оказался?

Степан откашлялся, сплюнул под ноги жидкую слюну и попал себе на валенок, пнул им в снег, стирая плевок, и неожиданно матерно выругался, а затем спокойным голосом добавил:

— Стыдоба заела. Вы ж, Василий Иваныч, от смерти меня спасли, а я убежал, когда помочь требуется. Думал-думал, как отъезжали, а после слез с саней и сюда пошел, обратно. А в ельнике вижу — следы чужие; отполз чуток, затаился. Вот они, гости, и нарисовались, чего-то меж собой накоротке переговорили и к нам двинулись. Тут я сигнал подал, а сам — сюда. Чего делать-то будем?

— Воевать придется, Степан, — Василий хлопнул его по плечу, — назад тебя не отправишь. Афанасий-то видел, как ты с саней соскочил?

— Видел. Ругался, кулаком грозил. Да ладно, чего про него… Как воевать-то будем, Василий Иваныч, нас трое, а их двенадцать?

— Вот против двенадцати и будем воевать, если к ним подмога не подойдет. Сейчас к протоке спустишься, посмотришь — еще гостей черти не послали?

Степан убежал. Василий глянул ему вслед и снова приник к прицелу пулемета, ощупывая рысьим взглядом поляну перед лагерем и ближний ельник. Тревожила его сейчас только одна мысль: как далеко успели уйти Иннокентий с Тоней? Уйти они должны были вверх по протоке до старых кривых ветел, от которых начинался пологий увал, а дальше, за увалом, в корневищах поваленного кедра, невидный со всех сторон, заваленный снегом, был ход в небольшую земляную яму. Если в ней укрыться — с собаками никто не найдет. Только бы добраться успели, да успел бы Иннокентий хорошенько замаскировать следы. В том, что Иннокентий не собьется и выйдет к яме, Василий не сомневался: на всем пути он собственноручно поставил в свое время специальные вешки — высокие кривые стволы высохших осин без веток. Для чужого глаза они ничем не выделялись — сухостой и сухостой, а тот, кто знал, шел по ним, как по прямой дороге.

«Чего же они медлят? Боятся? Не знают, сколько нас?» — Василий не отрывал взгляда от поляны и верхушек ельника, радуясь каждой минуте, которая отодвигала бой, потому что с каждой минутой Иннокентий и Тоня уходили все дальше от лагеря и от той неминуемой развязки, которая должна была здесь свершиться.

А в ельнике между тем, по-пластунски подобравшись к самому его краю и ничем не обозначив себя, офицеры лежали редкой цепью, всматривались в диковинный частокол, который одним махом, без лестницы и веревок, никак нельзя было преодолеть.

— Ворота надо взрывать, — торопил Гусельников, — если долго ковыряться будем, чекисты подоспеют.

Каретников и сам понимал, что время уходит и растягивать на целый день осаду — самое последнее дело. Не поворачивая головы, коротко приказал:

— У кого есть гранаты, отдайте Гусельникову и Никонову. С Богом, ребята. Огонь по моей команде. Цель — пулемет.

Гусельников с Никоновым закинули винтовки за спины, в руки взяли гранаты, подползли к самому краю ельника. Замерли на несколько мгновений, собираясь с силами, и выметнулись из снега, словно вынырнув из воды, бросились, пригибаясь, к воротам.

— Огонь! — скомандовал Каретников.

Пачкой лопнул дружный залп. Дальше выстрелы застучали вразнобой, но почти без перерыва. В ответ — молчание, словно за деревянным частоколом не было ни единого человека. Гусельников с Никоновым одолели поляну и на ходу, даже не падая, чтобы уберечься от осколков, метнули свои гранаты — удачно, под самый низ. Ворота подпрыгивали после каждого взрыва, принимая на себя град осколков, но дюжили, оставаясь на месте; вдруг протяжно заскрипели, и две пластины, отвалившись, плавно упали на землю, открыв светлый зияющий проем. Гусельников с Никоновым, выдернув из-за спин винтовки, ринулись к проему.

— Вперед! — рявкнул Каретников и мгновенно вскочил, словно его подбросила невидимая пружина. Следом за командиром выметнулись из ельника все остальные. Летели на одном дыхании. А навстречу им — молчание. Никто не стрелял. Гусельников с Никоновым уже лезли через проем.