Осень на краю - Елена Арсеньева Страница 80

Православные, к коим адресовался призыв, смотрели, впрочем,на дур без всякого сочувствия, прохладно. Еще и подзюзюкивали:

– Мало вам! Мало! Надо бы юбки-то на голову завязать ипалашом отдубасить по голой, по голой!

Бабы утихли довольно быстро. Ну что ж, Верхняя часть Энска иего же Заречная часть – вовсе не две половины одного и того же населенногопункта. Это вообще два разных и порою враждебных друг другу города. Люди живуттам сугубо разные. Наверху всякого шума сторонятся, от бунтовщика и крикунаотшатываются, будто он дерьмом вымазан. В Заречье, наоборот, липнут к нему,словно мухи на ком навозный, и ком этот становится все больше и больше, ужекатком катит, валом валит по улице, шибая зловоньем по сторонам, пачкая все,что только на пути встретится, и налепляя на себя все новые сонмища мух,тараканов, пауков и прочего отребья. Шурка в том убедился, знай мотаясь отканавинской Гордеевки до Сормова.

Началось, как водится, с бабьей дурости. На базарепокупательница вызверилась на торговку из-за высокой цены на молоко. Таответила – и, видимо, хорошо ответила, потому что покупательница разъярилась иполезла на нее с кулаками. Стойку опрокинула и молоко разлила, за что былакрепко потрепана другими торговками.

Вырвавшись и вытирая кулаком под носом кровавые пузыри,бабенка вдруг ринулась («Ишь ты, понеслась, словно ее в задницу шиломвздрючили!» – выразился стоявший рядом с Шуркой добродушный седенькийпролетарий) к лавке, где копилась унылая очередь в ожидании соли. А тамзавопила, что лавочник соль больше продавать не будет, хотя ее полны подвалы.

Толпа мигом возбудилась и сначала подняла крик, а потом,когда «вздрюченная баба» немножко поплясала на крыльце, окончательно всехвзбаламутив, решилась – ворвалась в лавку, сама произвела в ней обыск иобнаружила пятнадцать кулей соли, скрытых за пустыми ящиками.

Соль начали было делить, но две или три бабы оказалисьразумней прочих и послали за полицией. Прибыл урядник, нашел действия лавочниканеоправданными, распорядился его арестовать и обратился к толпе с речью онедопустимости самоуправства, призывая бунтовщиков к порядку. Толпа успокоиласьи разошлась. Шурка уже стал приглядываться к извозчикам, размышляя, кто довезетего до редакции, и жалея, что материал выйдет отнюдь не сенсационный, как вдругдонесся крик, что на Владимирской площади в лавке Кузнецова бабам отказалисьпродавать сахар.

Когда Шурка туда примчался, толпа уже взяла лавку штурмом ина крыльцо вытаскивала четыре мешка сахару.

– Куда? Куда? – бессильно кричал лавочник. – Я для служащихсвоих оставил! Куда тащите?!

Ему коротким словом поясняли, куда.

Появилась полиция, сахар быстро распаковали и распродали по20 копеек за фунт, хотя лавочник причитал, он-де брал у оптовика по 23 копейки,и теперь настал ему разор.

А Шурка приметил в толпе ту же бабу, что скандалила набазаре. Была она чрезвычайно тоща и потому приметна. Мелькнуло еще однознакомое лицо – благообразного пролетария.

Видимо, эти двое обладали ненасытной страстью к скандалам,ибо как-то незаметно оказались в толпе, двинувшейся к другой лавке, евреяКалика. Репортером Русановым владела та же страсть, только профессиональная,поэтому он был вынужден сделаться свидетелем грабежа: сахар, мыло и другиетовары были поделены меж собой самыми крикливыми и хваткими.

Явилась полиция, и кто-то сразу указал на тощую бабу.Пристав направился было к ней, но тут, словно по команде, в полицию полетеликамни.

Одним из них был ранен в голову помощник пристава. Полицияотступила, и толпа на Владимирской разошлась только к ночи. Шурка уехал вредакцию писать первую «Хронику».

Спал он кое-как (уже начал привыкать, впрочем) и в семь утравовсю названивал в заречные полицейские участки. Магическое имя Смольникова(тот и впрямь разрешил Шурке при надобности его упоминать) делало замкнутыхблюстителей порядка если не разговорчивыми, то, по крайности, отзывчивыми, иШурка запросто узнал, что толпы баб ни свет ни заря начали собираться усормовских лавок. Шурка опрокинул в себя стакан чаю и, отмахиваясь от Дани,умолявшей дождаться, пока испекутся ватрушки с яблоками, побежал на трамвай. НаМосковском вокзале вскочил в пригородный сормовский составчик, а со станциивзял извозчика до Сормовской площади.

Здесь события уже вовсю бурлили. Шурка успел узнать, что ссамого раннего утра толпа штурмовала магазин Чудакова и потребовала открыть всенаходящиеся при магазине хранилища с целью проверить, не скрыт ли в них сахар.Чудаков, испуганный, требование исполнил, но сахара у него не оказалось.Разочарованная толпа набрала из коробок конфет, причинив послушному лавочникуогромный урон, и направилась в магазин Жданова, где повторилась та же история.Шурка появился как раз тогда, когда толпа, достигшая уже огромного количества(тысяч десять человек, как показалось ему), направилась к магазину Теребилина ипотребовала открыть складочные помещения, дабы также выяснить запасы сахара и мыла.Порой из огромного болота многоглавой толпы вытекали мутные ручьи и окружали тоодин, то другой магазин или лавку, встречавшиеся на пути.

Шурка изо всех сил силился пробиться к голове толпы. Емубыло странно, что в разгар рабочего дня не работает такая огромная массасормовичей. Отнюдь не одни только бабы составляли процессию, здесь было многомужчин – и молодых, и не первой молодости, мелькали и вовсе уж седые головы.Одно лицо вдруг показалось знакомым. А, так это же тот самый вчерашний седойблагообразный пролетарий. Эвон куда его занесло! Чем же он зарабатывает нажизнь, интересно, раз второй день по городу болтается?

Спустя несколько минут Шурка увидел еще одну «знакомую» –бабенку, которая вчера бесновалась то на рынке, то в лавках. Шурка обратилвнимание, что она раз или два приближалась к пролетарию и что-то у негоспрашивала. Иногда подходили к нему и другие бабы склочного вида, в которыхтолько слепой не различил бы этакие дрожжи для толпы, которые принуждаютсквашиваться всякую «брагу» и перебраживать всякое «тесто». Создавалосьвпечатление, что бабенки советуются с «пролетарием». Потом Шурка обнаружил ещетрех-четырех советчиков такого же рода – все тихие, благообразные, с проседьюили седые вовсе, с непременными аккуратно подстриженными усами, представляющиетот тип «образованного пролетария», на который возлагали большие надеждыучителя, врачи, адвокаты и прочая мелкотравчатая русская интеллигенция. Этот-депролетарий, говорили они, под нашим руководством расчистит нам путь кдемократическим свободам.