Защитница. Тринадцатое дело - Иосиф Гольман Страница 8

Впрочем, уныние на этом не заканчивалось: ступени каменных лестниц были с отбитыми краешками, ковры вдоль коридоров вытерлись до серой основы, из трех положенных лифтов работал только один, и тот с перерывами.

И наконец, с неба сыпалось что-то безостановочное и малоприличное. Это даже не был дождь. Это было именно какое-то унылое безобразие, для точного определения которого в лексиконе интеллигентной Неонилы Леонидовны Беляевой просто не имелось слов.

Она находилась на отдыхе уже третий день, а декорации не менялись ни на один цветовой градус.

Конечно, будь у Беляевой выбор, она бы выбрала Канны или Ниццу. Или, чтобы не впадать в несбыточные мечты, даже те же Стожки, но летом. А то – пусть зимой. Лишь бы без этой летящий с серого неба мелкой мокрой гнуси.

Однако выбора у Неонилы Леонидовны давно уже не было никакого.

Должность библиотекаря технической библиотеки загнивающего НИИ диктовала все остальное: уровень потребления, круг общения и даже отпускные предпочтения.

Зарплату, кстати, в бюджетном НИИ уже несколько лет давали вовремя.

И ее вполне хватало для того, чтоб заплатить за квартиру, двушку-маломерку, за еду без претензий и мелкий ремонт зимней одежды.

На остальное – уже не хватало.

Точнее, может, и хватило бы еще на что-то, но Неонила Леонидовна горела лишь двумя страстями – хорошими книгами и хорошим театром. К счастью (а для ее бюджета – к несчастью) и то, и другое сегодня было в полной доступности, только деньги плати.

Вот она и платила, пока не кончались. А как кончались – ждала следующей выдачи.

Беляева не роптала, такая жизнь ее устраивала.

Возможно, ее бы и другая жизнь устроила, может, – даже больше, чем эта, – но сравнивать было не с чем.

Короче, когда пришел отпуск – а он всегда подступал внезапно – и ей предложили бесплатную путевку в эти чертовы «Стожки», она не стала отказываться. Потому что слабо представляла себе, как вынести еще тридцать дней беспросветного одиночества.

Теперь же, в «Стожках», эти соображения перестали казаться ей единственно верными. По крайней мере, в ее квартирке не так холодно и влажно, как в огромном неотапливаемом номере с чудовищно большими продуваемыми окнами.

Ладно, хватит ныть!

Нила взяла себя в руки, застегнула на все застежки свою серую ношеную курточку, и перед тем, как покинуть относительно теплый вестибюль, огляделась в большом зеркале.

Там, – в зеркале имеется в виду, – все было, кстати, относительно неплохо.

Сорокалетняя, вполне сохранная блондиночка невысокого роста. Зато с талией и прямыми ножками.

Ну, положим, талия и ножки прикрыты поношенной курткой и старыми джинсами. Зато соломенные локоны, не знавшие краски, гламурно ниспадают по плечам маленькой библиотекарши.

И почему на них толком никто так и не клюнул?

Любимые мудрые авторы тысяч прочитанных ею книг так и не ответили на главный вопрос ее жизни.

Нет, не то, чтоб совсем не клевали.

Некоторые «клевки» даже оставили неизгладимые следы в ее душе.

Виктор Тамузов, например, был красавец.

Да и она красоточка.

Несколько замечательных вечеров, ночная Москва, пьянящие поцелуи в темном подъезде.

А вот про аборт вспоминать не хочется.

Наверное, надо было оставлять.

Впрочем, история сослагательного наклонения не знает.

Потом был Иннокентий Дмитриевич. На шестнадцать лет старше нее.

Тонкий интеллектуал. Поэт-деградант, как он сам себя, смеясь, называл.

Знакомые тоже смеялись – Иннокентий и Неонила.

Полный нестандарт.

Однако нестандарты, как правило, нежизнеспособны. Потому-то их и гораздо меньше, чем стандартов.

Он все боялся потерять свободу творчества.

Да и она, честно говоря, опасалась, что теперь, связавшись с поэтом-деградантом, ей придется свою жалкую зарплату делить на двоих. Ощущения мужского плеча от общения с Иннокентием Дмитриевичем как-то не возникало.

Тем не менее, Нила хорошо помнит, как однажды утром вдруг поняла, что ей наплевать на ощущения и на деленную пополам зарплату.

Он ей мил. Он тоже хочет ребенка. С голоду не пропадут.

Она даже решила сделать ему предложение.

А он взял и умер.

Ее поразило, что она испытала тогда первым ощущением даже не горе, а обиду.

Взял и умер.

После этого решила больше не искушать судьбу.

В принципе жизнь ей нравилась, эмоций хватало. Друзья тоже оставались, правда, все более замотанные работой, детками, дачами и кредитами.

Но все равно это были друзья.

Еще вот на детках она часто останавливалась глазами.

Почему-то казалось, что мальчика она бы воспитала так, как никто другой. Может, потому что ее девичья доля сложилась не очень?

Она бы одела его в матроску, и с годика читала бы ему умные хорошие книги. И он бы сам тоже вырос хорошим и умным.

Но – подходили настоящие родители и забирали «выбранного» ею в сыновья малыша. А ей оставалась текущая жизнь.

Без мужа.

Без детей.

Без планов на будущее.

Зато, конечно, с книгами и спектаклями. Вот тут ее робкая душа летала безо всяких житейских пут.

Так что, если усилием воли выбросить из головы мысли про малыша в матроске, жизнь вовсе не была плоха.

Нила еще раз глянула в зеркало, слегка зажмурила глаза и толкнула тяжелую входную дверь.

Мало зажмурила.

Холодная мокрая гнусь облепила лицо, перехватив дыхание. Как говорят англичане, с неба сыпались кошки и собаки.

Но Нила отступать не привыкла.

Спустилась с бетонных ступенек и пошла по размеченному терренкуру. Два километра четыреста метров. И ни шагом меньше. Она должна так устать, чтобы даже котлеты из местной столовки сумели вызвать аппетит.

И она это сделает.

Навстречу за десять минут прошел только один человек.

Он с ней приехал в пансионат, в одном автобусе.

Нила не испытывала к нему никаких отрицательных чувств. Однако инстинктивно ощущала его своим антиподом.

Вот уж кто точно не интеллектуал!

Не в смысле дурак, упаси бог.

А просто не интеллектуал.

Древняя короткая прическа под полубокс, куртка с китайской барахолки, тренировочные штаны на крепких ногах.

Мужичку под пятьдесят, но явно сильный. Наверняка по утрам делает зарядку, в белой майке и черных сатиновых трусах.